меня здесь, было утро. И время не останавливалось, мне было нехорошо, но время катило свои минутки, я чувствовала это, мне так хотелось, чтобы случившееся скорее сделалось прошлым. Я могу быть решительной и даже сильной, но для этого надо, чтобы меня очень обидели. А тогда вот и обидели, а я все-таки не сумела, все-таки — под крыло. Значит, нет во мне последовательности, ни в характере, ни в поступках. Произвольная я какая-то, иду на произвол судьбы.
Есть у меня Красный конь. Мечта такая. У кого Синяя птица, а у меня Красный конь. Чистота, ясность жизни. Красный конь высоко вскидывает голову, и в его глазах — первые листья, трава (первая весенняя), теплый летний дождь. Все самое для меня простое и дорогое, искреннее, необманчивое. Родилось вместе со мной, может быть, поэтому мои глаза бывают зелеными, голубыми, синими. Утром иногда голубыми, днем зелеными, вечером синими. А то весь день голубыми или зелеными. Другие удивляются — почему так? Я не удивляюсь — родилось вместе со мной. Верно'} И потом, я высоко вскидываю голову, когда мне хорошо.
Для чего я все это пишу? А потому, что боюсь писать сегодня о самом для меня важном. И опять меня морозит, хотя сижу в большом толстом мамином платке, который, как трапеция, опускается вниз к полу. Я давно решила, как только начала дневник, что в нем не будет чисел и последовательности, не буду в нем ничего менять местами, ничего вычеркивать, фразы подправлять, стиль. Облагораживать себя. Все должно быть точно и правдиво (!!!!!). Все будет, как получается, а если не получается, — пусть. Хотела опять поставить заборчик из восклицательных знаков, но удержалась. Напишу лучше крупно — ПУСТЬ.
Надо успокоиться, поэтому и пишу про другое время и даже про восклицательные знаки, а не про то, что так важно, с чего начала. У Игоря не было своей мечты, ну вот просто самой какой-то обыкновенной, просто обыкновенной радости чему-то простому, естественному. Когда я долго не вижу траву, я мечтаю о траве. У Игоря всегда все глобальное. Должно быть таким. Это его слово. А когда его глобальное рушится, он едва живой остается, из-под обломков с трудом вылазит. Но он всегда уважал моего Красного коня. По-своему, конечно. Может оказаться, что он над ним смеется, издевается даже. Но я же говорю, это он по-своему так делает. Получается у него так. Со стороны может даже показаться, что у него ничего не получается, но это для тех, кто не знает Игоря. Платок свалился с плеч, поправлю. Завяжу узлом, чтобы не сваливался больше.
Игорь — характер. Сейчас Игорь ломает авторитеты. Любые. Ни с кем не согласен. Будет он их восстанавливать? Неизвестно. Где-то прочитала, что в юности падает авторитет даже Пифагора, а потом восстанавливается. Игорь и себя ломает. Он, может быть, потом не поверит, что я все про него знала, и я покажу ему дневник. Нет, скорее всего не покажу. Но может быть, покажу. Потом решу. Как рассказать про тот вечер, когда погиб Тося?! Что я могла сделать для Игоря? Мы стояли вместе, и была эта проклятая кирпичная стена. Ненавижу ее! Всегда буду ее ненавидеть, всю жизнь. А Игорь какой стоял? В его глаза ничего не попадало, он был совсем один. Отшвырнул бы от себя всякого, кто притронулся бы к нему. Я стояла рядом. Мне все кажется, что я оправдываюсь. Игорь отвел меня от стены, а я не могла этого сделать. Но что-то должно было во мне измениться, когда я приняла к себе в жизнь Игоря? Мера ответственности перед собой, перед ним. Правда ведь? Значит, я эгоистка, если во мне ничего не изменилось.
Я стояла рядом, но все равно, как будто меня и не было, потому что я несамостоятельная, маленькая, слабая. «Это мы не проходили, это нам не задавали…» Человек должен что-то в себе утвердить уже свое, личное, из своего опыта, а не из жизни мамы или отца. Это чужое, не свое. В моей настоящей, взрослой жизни большое место занимает Игорь, его жизнь. Ну и словечко — занимает место. Лучше я его вычеркну, стыдно будет потом. Какая-то рыбья кость. Перевяжу узел на платке, он меня просто душит. Взрослая жизнь началась для Игоря сразу и, может быть, здесь, у стены. Здесь же, только раньше, она началась и для меня. И началась с потерь. Сделалось страшно и одиноко. И не стало надежды. Ждут Алый парус, а не Красного коня. Конь придуманный и несбыточный, как и мои глаза — голубые, синие, зеленые. Они у меня самые обыкновенные. Какие глаза считаются обыкновенными! Карие?
Я все-таки решилась и позвала Игоря. Окликнула его. Он молчал. Я опять позвала тихо: «Игорь, Игорь, Игорь, Игорь». Он молчал. Но я знала, что буду его звать до тех пор, пока он не откликнется. Я звала, а потом уже совсем шептала только, как заклинание. Заплакала. Взяла его за руку. Он пошел. Я увела его домой. Мы долго и медленно шли. Я не плакала больше, он молчал.
Следующая страница в дневнике густо перечеркнута.
Разговор с мамой о моем отце. Отец где-то в центре города комнату и живет один. Все это правда.
Мама. Он больше не вернется. Ко мне во всяком случае. Будет приходить за тобой, Аля.
Я. Пусть не приходит.
Мама. Жизнь сложна, Аля.
Я. Но ведь можно прожить так, как хочется.
Мама. Не всем удается.
Я. Почему?
Мама. Смелости не хватает. Самостоятельности.
Вот чего не хватает и мне. У меня совсем нет самостоятельности. Почти совсем.
Мама. Лучше бы мы были вместе — ты, я и наш папа.
Я смотрю на маму. Значит, и у нее самостоятельность не очень сильная. Не так я написала, неграмотно. Не окончательная самостоятельность… Не принципиальная… Фраза не получается. Но я же понимаю, что хочу написать. А пишу для кого? Для себя одной, в свое будущее. Раньше хотела написать письма, сложить в конверты и, когда постарею, отправить их самой себе, чтобы не стареть дальше и всегда помнить, какой я была. А потом решила писать дневник, как одно большое письмо. Письмо в старость. А зачем? Другой совсем буду, читать не захочу. Не буду я другой. Не буду. Не хочу быть другой! Ни за что. Нет!
Бедная моя мама — как мне тогда при нашем с ней разговоре захотелось сказать ей что- нибудь такое, что бы ее поддержало, а я сказала: «Мы не будем вместе. Отец ушел. Он бросил нас!»
Я закрываю глаза: мне надо убедить себя, что отец нас бросил. До сих пор не могу поверить. А мама будто видит мои слезы. Я пишу одна в комнате, а она видит. «Ты взрослая, и я говорю с тобой как со взрослой, Аля. Папа ушел не от тебя, от меня». Она даже повторяет: «Только от меня. Тебе бы он простил и дружбу с Игорем. И простит со временем». — «Мама, а что он не может простить тебе? Извини, я как-то не так сказала — что ты не можешь простить ему?»
Я уже не плачу, я вижу лицо мамы. Я ведь так на самом деле спросила маму. Глупейшая особа, примат какой-то — вот кто я. Игорь бы сказал иначе — шебалда. Надо было видеть лицо мамы после моего вопроса. «Его самого не могу простить», — ответила мама. Это значит — отца. Я испугалась и спросила: «Навсегда теперь?» — «Не знаю». — «А как бы ты хотела, мама?» — «Как в Молодости, Аля. Как теперь у тебя и у Игоря. Мне нравится твоя дружба с Игорем». — «Недавно я с Игорем поссорилась». Было такое. «Ваши ссоры понятны. В физике — конвенция». — «Да, — сказала я. — Перемещение холодного и теплого воздуха». А мама сказала: «Вы развиваетесь оба».
Около этой фразы мелкими буквами написано сбоку: «Я совсем не сексуальная. Я не развиваюсь?»
Людям в жизни нужно разное, потому что все люди разные. Один недоволен собой, другой — окружающим, все не по нем. Я недовольна чем? Школа меня не тяготит, мне легко в школе. Я ищу в жизни, что проще или что сложнее? Я самостоятельно иду по земле или меня ветром несет, и ничего я не ищу! Сижу вот и мысли из себя умные вытягиваю, авторитет себе создаю на будущее. Щепка я в ручье, вот кто я в жизни! Голова полна пустяками. «Люди, я расту!» Где-то совсем недавно прочитала эту фразу.
