24, 8, 2?
– Почти симметрично получилось, – проговорил он. – Вот только 24 здесь не к месту, по идее, должно быть 18. Ты, Сань, позвони лучше кому-нибудь из своих старых друзей по институту, кто-то из них наверняка работает по специальности.
– Неплохая идея, – согласился я. – Был же у меня приятель в Курчатовском институте. Он и сейчас, кажется, большая шишка в Минсредмаше.
– Вот и позвони ему, не откладывая дело в долгий ящик, – подтолкнул меня под локоть Михаил.
Я вышел в коридор и набрал номер Кудрявцева. Трубку взял он сам.
– Жень, ты? Привет! Косарев беспокоит. Ты еще не спишь?
– Не-а, – отвечал тот, явно что-то жуя, – недавно с работы пришел, ужинаю.
– Я тебя долго не задержу. Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Говорит ли тебе что-либо такая последовательность цифр? Два, восемь, восемнадцать… – принялся перечислять я.
– А к этим цифрам что-нибудь еще прилагается? – спросил Кудрявцев.
– Да, тут у меня есть не очень понятный рисунок. Правда, он выцвел от старости, но суть его такова. Рисунок состоит из нескольких вписанных друг в друга кружочков, их семь штук. А в центре нарисовано что- то, отдаленно напоминающее спелую ягоду ежевики или малины. На сами же кружочки как бы нанизаны соответствующие количества более мелких шариков черного цвета. И вся комбинация чем-то смахивает на обычную стрелковую мишень…
– А, все понял, подожди минутку, – перебил меня Кудрявцев. Минуты через две я услышал насмешливый голос моего знакомого: – И чему только тебя в институте учили? Твоя не шибко сложная загадка для мало-мальски образованного человека не стоит и выеденного яйца. Если бы ты чуть-чуть напряг мозговые извилины, то понял бы, что держишь в руках схематичное изображение атома плутония.
– Неужели плутония? – недоверчиво переспросил я.
– Точно, плутония, – отрезал он. – Строение атомарных уровней для каждого элемента, как ты и сам знаешь, строго индивидуально. Цифровой ряд, что ты мне только что продиктовал, относится к количеству электронов на каждом таком уровне. И если ты ничего в цифрах не напутал, то это, несомненно, плутоний.
– Жень, ты расскажи мне что-нибудь о нем. Хотя бы в общих чертах.
– Ладно, только очень коротко. Итак, получают его исключительно искусственным путем, пережигая двести тридцать пятый уран в специальных атомных реакторах-размножителях. Выделяется из кислотных растворов на специальных радиохимических заводах. Крайне ядовит.
– Как мышьяк?
– В тысячу раз ядовитее! Кроме того, он еще и сильный альфа-излучатель. Если подержишь небольшой кусочек в руках несколько минут, то кожа слезет через неделю, как шкурка со змеи по весне. Тускло-серый. Ковкость плохая. Критическая масса у него весьма небольшая. Достаточно собрать вместе две горсти, как произойдет атомный взрыв.
– Все, Жень, все, достаточно, спасибо тебе огромное. Будь здоров.
Как только я положил трубку, меня сразу атаковал изнывающий от любопытства Михаил.
– И что же тебе такое сказал твой ленинский стипендиат? – тормошил он меня.
– Миша, – собрался я с духом, – он говорит, что на нашем коврике схематически изображен атом плутония. Плутония, ты понял?! Да и все остальные приметы со старинного описания сходятся. Смотри. Производится он в реакторе, крайне ядовит, требует хранения небольшими порциями, а уж когда происходит ядерный взрыв, то можешь себе представить, какой силы получается вспышка и какие возникают при этом разрушения.
– Да что ты несешь! – рассмеялся Михаил. – Какой там плутоний! Лично я вижу здесь только дурацкие кружочки с шариками и ничего более.
Мне пришлось повторить все, что сказал Евгений. Когда я закончил, мой друг впал в глубокую задумчивость.
– Слушай, – очнулся он через некоторое время, – в таком случае получается полная ерунда. Насколько я знаю, какая-либо атомная деятельность началась только после Второй мировой войны.
– Тут ты ошибаешься, – возразил я. – Американцы, мы, да и немцы проводили такие исследования и до, и во время войны, и, естественно, позже. Вспомни про бомбы, сброшенные 6 и 9 сентября 1945 года на Хиросиму и Нагасаки.
– Но то были, наверное, урановые бомбы, а не плутониевые?
– Урановые, совершенно точно. До плутония физики добрались только через несколько лет. Но возможно, что какие-то минимальные количества плутония у них имелись и ранее.
– Ничего не понимаю. Ты ведь помнишь тот коврик, Сань? Он аж поседел от старости. Ты взгляни, взгляни, – сунул он мне ксерокопию в руки, – да ему же тысяча лет, если не больше! Знаешь что? Звони Хромову, срочно.
– Да ты что, Миш, неудобно. Да и спит он, наверное.
– А ты ему задай только один вопрос, про коврик, – убеждал меня он.
Набрав его номер, я услышал заспанный и недовольный голос Ильи:
– Хромов слушает.
– Илья, извини за беспокойство, но у меня совершенно неотложный вопрос, ответ на который я хотел бы получить от тебя прямо сейчас.
– Что еще за вопрос такой? – спросил он сурово.
– Да, можно сказать, элементарный. Ты не знаешь, случайно, что изображено на том стареньком коврике, а? На том, что с кружочками?
В трубке наступило молчание. Наконец, когда я уже подумал, что связь прервалась, до меня донеслось:
– Да, знаю!
Собственно, именно в тот вечер, после столь веского хромовского «знаю», наше с Михаилом участие в деле затонувшего броневика почти что закончилось. Но дней через десять-двенадцать Илья позвонил мне и, намекнув, что хочет сделать мне выгодное предложение, пригласил на встречу. Состоялась она на следующий же день, недалеко от памятника героям Плевны. Мы уселись на скамеечку в центре скверика.
– Все хочу спросить тебя, Александр, – заговорил он, укладывая на колени набитую чем-то кожаную папку, – сколько вы заработали на операции по подъему автомобиля? Если, конечно, не секрет. И пойми меня правильно, я интересуюсь этим не из досужего любопытства.
Я почесал макушку.
– Понятно, – промямлил я, – но похвалиться мне нечем. И если посчитать на круг, то, думаю, выйдет… долларов четыреста пятьдесят, не больше.
– На двоих? – почему-то обрадовался Илья. – За неделю каторжных-то трудов?
– Так мы же больше рассчитывали на содержимое машины, а не на гонорар за ее подъем, – пояснил я. – Да и эти-то доллары мы, грубо говоря, «сэкономили».
– А тебе, случайно, не известно, за сколько ваш наниматель загнал «мерседес»? Нет? За четыреста тысяч дойче марок!
– Сколько-сколько? – невольно привстал я со скамейки.
– Но и это еще не все, – не моргнув глазом, продолжал Илья. – Он за такую сумму продал ее литовцам. Те же, в свою очередь, перепродали авто немцам и отхватили за него семьсот тридцать тысяч.
Я не смог сдержать стон.
– Ну, ну, брат, не расстраивайся так, – похлопал он меня по плечу, – не все еще потеряно!
Он расстегнул молнию на своей папке и повернул ее ко мне.
Я обомлел. В большом отделении ее помимо канцелярской мелочи лежали несколько пачек двадцатидолларовых купюр в банковских упаковках.
– Можешь получить, – взглянул на меня Илья, – прямо сейчас, – добавил он, подвигая папку ко мне.
В горле у меня сразу же пересохло.
