- Николай Константи-но-вич! - пропел за спиной Бокильона девичий голос.

Бокильон обернулся и тут же забыл о юродивой. Перед ним стояла и сверкала черными глазами Надежда Николаевна - прекрасная, юная, свежая, будто и не просидела в конторе целый день.

- Здравствуйте! - снял картуз Бокильон.

Хотя Надежда Николаевна протягивала руку лодочкой, по-мужски, Бокильон схватил ее ладонь и, не удержавшись, поцеловал.

Надежда Николаевна выдернула руку и рассмеялась:

- Бокильон, так вы географ или просто граф? С головой себя выдаете! Так оделись - и вдруг эти версальские политесы! А я-то вас из окна рассматривала! Инда очи проглядела: вы или не вы?

Бокильон смущенно оглядел на себе поддевку, одернул ее и расправил складки рубахи под шелковым пояском.

- Надежда Николаевна! - произнес он. - Прежде всего: вас матушка отпустила?

- Я взрослый человек, пролетарий! - свернула Надежда Николаевна агатовыми глазами. - Я живу только на то, что зарабатываю сама! И никакая мамаша мне не указ! Еще чего!

Бокильон рассмеялся:

- Знаю, знаю! Просто жаль немного вашу матушку. Она ведь тревожиться станет. Очень уж вы с ней разные!

- Наши матери даются нам в наказание, поверьте! - вздохнула Надежда Николаевна. - По крайней мере, мне. Если бы и я ее жалела, то сейчас томилась бы в 'Яре' или лопала конфекты. Мне только что предлагали и то, и другое, чтобы взамен лишить невинности. Вот бы maman порадовалась! Ну что это за жизнь, Бокильон? Вы ведь и сами были молодым, вспомните!

- Мне только двадцать шесть... - обомлел Бокильон.

- Хорошо, ровесники - не уступала Надежда Николаевна. - Бабий-то век короток. И потом, я имела в виду вашу духовную зрелость... Ну, довольно! Пора уже идти!

Надежда Николаевна схватила Бокильона под руку:

- Простите за вульгарность, но мне так нравится. Пусть все думают, что я влюбилась в своего кучера, как Дерново, и тыкают мне в спину пальцами. Я эту Дерниху с кучером однажды в театре видела - препотешное зрелище, прямо Екатерина со своим селадоном. Маменька пыталась мне глаза закрыть. Дадим же пищу страстям толпы, Бокильон! Нынче ее праздник.

- Ну, у вас и язычок! - пробормотал Бокильон, поддаваясь изящной, но сильной руке Надежды Николаевны. - А потом эмансипе удивляются, что им равные с мужчинами права не дают. Вам только дай! Мигом друг друга на дуэлях постреляете!

- Будет вам сердиться, Николай Константинович! - вздохнула Надежда Николаевна. - Простите, слишком долго сидела сегодня, всё так и зудит. Хуже института! Меня бы после службы следовало на корде по манежу гонять. Недурственная, кстати, идея.

Храбрилась Надежда Николаевна совершенно напрасно: в толпе, с которой они поплыли на Ходынку, до них не было дела решительно никому.

Количество народа, решившего прийти на праздник заранее, превосходило все ожидания Бокильона. Был только десятый час вечера, до начала раздачи подарков оставалось двенадцать с лишним часов. Но люди вели себя так, будто в заветном далеком месте подарки уже выдавали: все спешили, все подстраивались под шаг молодых, взрослых и сильных. То и дело раздавались материнские окрики, были слышны шлепки и рев, дрожавший вместе с поступью семенивших все быстрее детей. Задыхались, но продолжали идти в ногу с молодыми старики и старухи.

Никто не видел Надежду Николаевну и Бокильона. Каждый смотрел только вперед, и чем ближе люди подходили к полю, тем быстрее они шли. Тут, несомненно, сказывался известный эффект больших городов, в котором из-за тесноты каждый попутчик и без того кажется соперником, отчего днем общая скорость движения постоянно нарастает. Сейчас же, когда все шли в одном направлении и с известной каждому целью... Благости, которой светились лица людей еще час назад, когда они неторопливыми ручейками вливались в главные потоки, уже давно не было и в помине: всюду - хмурые, сосредоточенные лица.

Бокильон мысленно попытался вычислить, исходя из расстояния между спутниками, размер толпы, которая могла бы собраться к утру на Ходынском поле. Люди шли уже весьма плотно, соблюдая дистанцию в три-четыре аршина, хотя до начала Ходынки было еще не меньше восьми верст. Бокильон долго сбивался, прикидывал возможное начало шествия (первые гости, о чем сообщил ему накануне Москвин, начали заполнять поле еще утром шестнадцатого мая, а сейчас был вечер семнадцатого) и среднюю скорость... Самые обнадеживающе расчеты давали цифру в один миллион людей. Однако их могло оказаться и вдвое больше - уже сейчас! При том, что подарки - четыреста тысяч узелков, лежавших сейчас в ста пятидесяти буфетах по периметру гулянья - начнут раздавать в десять утра!

Бокильон вдруг поймал себя на том, что он то и дело вспоминает юродивую плачею с Остоженки. Бокильон был атеистом до мозга костей. Однако до сих пор он так и не решил вопрос о необъяснимых, но, несомненно, имевших место случаях ясновидения, открывавшихся людям самым далеким от научного, да и просто логического мышления. Ему просто некогда было подумать над этим, потому что всегда находились более важные дела, более интересные мысли. Да и говорили о ясновидении всегда люди ограниченные, скучные, пошлые и потому заведомо неправые.

И вот сейчас, когда на его глазах событие и пророчество о нём начинали медленно, но верно сближаться, Бокильону стало не по себе. Будущему декабристу Муравьеву-Апостолу сен-жерменская прорицательница Ленорман предсказала казнь в своем отечестве, где она была отменена. Монах Авель заранее назвал дни и часы смерти Екатерины Второй и Павла Первого, нашествие французов и сожжение Москвы. Юному Пушкину известная гадалка велела на тридцать седьмом году жизни остерегаться высокого блондина. Да и сам Пушкин, умнейший Пушкин свято верил в приметы и сны! Не его ли гений, обернувшись даром ясновидения и почти бессмертия, перешел к высокому блондину Дантесу, который за час до убийства императора Александра предупредил о том князя Орлова - русского посла в Берлине?

- Развлекайте же меня! - заскучала Надежда Николаевна. - Что вы всё под нос себе бормочете!

Бокильон очнулся. Они уже подходили к Моховой. От Манежа в сторону Тверской двигалась казачья сотня на одинаково рыжих лошадях. Первые казаки уже выехали на Тверскую и их гимнастические рубахи белели в сумерках над толпой, плывущей к Ходынке.

- Давайте немного отдохнем - предложил Бокильон.

Они зашли в скверик возле университета и смогли найти там место лишь потому, что скамейку только что покинула группа необычно молчаливых, усталых с виду студентов. Все остальные скамейки, а также землю занимали фигуры сидящих, лежащих и даже спящих людей. Какому-то старцу положили под голову котомку - он, судя по всему, только что очнулся: смотрел на свою семью и никого не узнавал.

- Надежда Николаевна! - начал Бокильон, прижав к груди сложенные руки. - Голубушка!

Надежда Николаевна внимательно посмотрела Бокильону в глаза:

- Опять вы за старое. Не хотите брать за меня ответственность? Отлично! Я дойду одна.

- Что с вами? - Бокильон тут же осознал всю степень решимости Надежды Николаевны, ее бесстрашие и безнадежность попыток уговорить ее остаться в городе. - Отдохнем и пойдем дальше.

- Я не устала.

- Еще устанете, уверяю вас. Быстро мы туда не придем. Вы же видите...

- Знаете, Бокильон... Дайте папиросу, пожалуйста. Дайте, темно уже.

Бокильон вздохнул, запустил руку в карман и протянул Надежде Николаевне открытый портсигар. Спутники закурили. Надежда Николаевна выпустила дым в сторону старухи, смотревшей на нее во все глаза, и сказала:

- Николай Константинович, вы собирались рассказать мне этнографию.

Бокильон улыбнулся:

- Право же... Так нельзя говорить. Надо 'об этнографии'. Вы имеете в виду мой интерес к этому празднику, не так ли?

- Угу - промычала Надежда Николаевна, вновь затягиваясь папиросой.

- Извольте. Помните такую сказку: родился младенец, устроили крестины, и забыли позвать на праздник фею. А та потом начала мстить.

- Еще бы!

Вы читаете ХОДЫНКА
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату