гулянье - где-то с версту такой квадрат. И квадрат этот с шоссе и со стороны Москвы огорожен палатками. В них уже гостинцы завозят. Народ будет на гулянье между этими палатками входить и сразу гостинцы получать.
- Как ж вас там сыскать?
- Очень просто. Я буду в последних палатках от шоссе. Которые к Ваганькову ближе всех. В пятницу вечером и проходите. Там симпатичная компания соберется.
Бокильон протянул Москвину руку:
- Ну что ж, приду. Непременно приду.
Тут в комнатах раздался шум.
- Что такое?
Дверь распахнулась и на веранду, пятясь задом, вышла Мавра с самоваром в руках:
- Берегись, ожгу!
- Наконец-то!
Мавра осторожно поставила самовар на стол и выпрямилась:
- Тама с полиции пришли. Изволите пустить?
- Что? - удивился Деленцов. Пошарив в нагрудном кармане, он достал пенсне и надел его на нос: - Полиция?
- Хозяина спрашивают - проговорила Мавра, вытирая пот со лба. - Сказывают, злодей тут какой объявился.
- Так он же в отпуске! - вырвалось у мадам Деленцовой.
Дулин не стал терять время. Сорвав свой котелок с головы Выдриной-дочери, он перемахнул через перила веранды и с неожиданной для его комплекции мальчишеской резвостью помчался к лесу. За ним, оглушительно лая, побежала болонка. На поляне между дачей и лесом замелькали белые мундиры полицейских: упустив Дулина, собака принялась хватать за ноги их; не смея обнажить сабли, те безуспешно отбивались ножнами. Раздался выстрел. Порыв ветра донес задорный крик: 'Москва-Во'гонеж!' В наступившей тишине тонким голосом запел самовар.
- 'Смит-Вессон' - обронил Сытин.
- Сорок пятый калибр, - ревниво произнес Хазаров. - Что, наслушались в Америке?
- И настрелялся тоже - ответил Сытин. - Однако, - добавил он, пристально глядя на белые фигуры внизу, - наша полиция стреляет плохо. Ни дать ни взять Брейгель - 'Охотники на снегу'. В негативном варьянте.
Опасливо косясь на полицейских, болонка бегом возвращалась к даче.
- Темно! - пожал плечами Хазаров. - А на звук стрелять их, видно, не учили.
- Могли бы и попробовать - ответил Сытин. - Еще пять зарядов осталось.
- Но не пробуют - сказал Бокильон. - Это и называется плохо стрелять.
- О господи! - раздался, наконец, первый женский голос. - Что всё это значит?
- Toujours la même chose! - ответил Деленцов-старший. - Вечно ты, ma chère[12], всякую шваль подбираешь, а потом...
- Что потом, что потом! Если б ты...
Кока взял брошенную Ландграфом брошюру и начал читать с кощунственными дьяконскими модуляциями:
- 'Несгораемый человек (рыцарь огня) Кульганек. Чтец С. А. Гриненко. Куплетисты-рассказчики Днепров, Степанов и др. Рассказчик и мимик Фельдт. Фокусник и рассказчик Повторкин. Тульские гармонисты Трофимова. Московские гармонисты и плясуны Добрынина. Хор рожечников Пахарева. Труппа балалаечников Сергеева. Хоры и хороводы девушек и парней. Раешники, петрушки, силомеры, предсказательницы судьбы, фокусники, жонглеры, потешные деды и т. д. 15 оркестров военной музыки. 15 хоров военных песенников. Карусели и качели...'
Скрипнула дверь и в проеме показалась голова Мавры с блестящим от пота лбом:
- Полиция снова хозяина просют!
- Ах, не мешай! - махнула рукой Деленцова. - Дай им полтину на водку и пусть убираются!
Начальник Особого Установления по устройству коронационных народных зрелищ и празднеств действительный статский советник Николай Николаевич Бер сидел в своем кабинете на Тверской и, сосредоточенно наморщив огромный лоб, слушал визитера - корреспондента парижской газеты 'Temps' Пьера д'Альгейма.
- А всего в Ринг-Театре погибло четыреста пятьдесят человек, ваше превосходительство! - говорил д'Альгейм. - Подумать только! К слову сказать, когда Вагнер узнал, что среди погибших было много евреев, он обмолвился в том смысле, что всех евреев, дескать, стоило бы сжечь на представлении 'Натана Мудрого'. Как вам это нравится?!
- Я не поклонник Вагнера - торопливо проговорил Бер. Считая себя до мозга костей русским, он повсюду видел намеки на свои австрийские корни и боялся их. - Вы ведь музыкальный критик, не так ли?
- Верно - пожал плечами д'Альгейм. - Хотя сейчас я исправляю дела простого корреспондента - д'Альгейм машинально потрогал прикрепленный к петлице значок - белая и голубая эмаль на золотом фоне, золотые силуэты свитка и гусиного пера, славянская вязь: 'Москва, май 1896 г.' - Но знаете, пожар в Ринг- Театре я не потому вспомнил, что там музыка играла. Отнюдь. Трагедия эта в памяти свежа - всего пятнадцать лет минуло, а я ведь тогда в Вене был и последствия видел. Но можно вспомнить и другие. Вот шестьдесят третий год, Сант-Яго в Чили, церковь Ла-Компанья. И там пожар, и там давка. Где толпа - там всегда неминуема давка. Избежание ее при отсутствии надлежащих мер - лишь дело более или менее счастливой случайности. Мне ли вам говорить? Так вот, тысяча восемьсот человек в этой давке погибло.
- Сколько? - изумился Бер.
- Одна тысяча восемьсот человек, господин генерал! Да хоть бы и один...
Бер грустно покачал круглой головой.
- Да-да, конечно. К счастью... Нет, это слово не годится. Я хочу сказать: всё это в театрах. Но тут ведь поле будет - с середины краев не увидать. И потом: одно дело представление в театре, а другое - явление народу монарха.
- Пожалуйста, Париж, восемьсот десятый год, женитьба Бонапарта на эрцгерцогине Марии-Луизе - продолжал д'Альгейм. - Толпа на улицах, задавленный народ. Берлин, восемьсот двадцать третий - король Фридрих Вильгельм въезжает в столицу - толпа, давка, погибшие. Там же, в семьдесят втором - заря с церемонией по случаю встречи двух императоров - задавлено тридцать человек. Это я только век нынешний поминаю. А вспомним дофина Людовика и Марию-Антуанетту... Сколько народу у них на свадьбе задавили? Толпа, фейерверк, ракеты случайно летят в толпу - и тут же ливень! Парижане разбегаются и давят друг друга... Дофин, как мы помним, впоследствии стал Людовиком XVI и был казнен.
Бер встал, вышел из-за стола и принялся нервно ходить по кабинету.
- На последней коронации были и толпы, и празднества, а никаких задавленных не случилось - сказал он вдруг, нарушив затянувшееся молчание.
- И слава Богу! - вздохнул д'Альгейм. - Простите великодушно... Слов нет, коронация подготовлена изумительно, а денег-то одних сколько потрачено... И все-таки... Я должен писать то, на что будет спрос. Другие материалы, увы, мою редакцию не интересуют. - Д'Альгейм развел руками и хлопнул по колену шляпой. - Н-да-с... Так вот, сегодня утром я приезжаю на вокзал и вижу поезд, прибывший из Ярославля. Вы, простите, когда-нибудь четвертым классом ездили?
- Четвертым? - возмутился Бер.
- Ну да. В телячьем вагоне.
- Вот не знал, что это называется 'четвертый класс' - пробормотал Бер.
- С виду вагон как вагон - сказал д'Альгейм. - Но когда оттуда люди выходить начинают, перестаешь понимать, как они туда смогли влезть. В таком количестве, я хочу сказать. Это ж настоящее половодье людское. Когда я на Каланчёвскую площадь вышел, по ней уже пройти было невозможно - столько ее народа заполонило. А когда туда ехал, на ней всего-то народа и было, что один городовой.
