выкрикивал здравицы Сибилле, другой – Изабелле.
Раймунд облегченно вздохнул. Младенец Балдуин V – это все же лучше королишек, которых сулило державе своенравное упрямство распустившихся баб!
Посрамленная Сибилла с бесстрастным лицом вышла из залы, ведя за собой возлюбленного. Амальрик Лузиньян бросил на брата исполненный ненависти взгляд и стал кричать громче всех:
– Да здравствует Балдуин V!
Листая свои записи, архиепископ Тирский живо припомнил то собрание, как и все, что за ним последовало. Через несколько дней в Храме Гроба Господня совершен был обряд венчания принцессы Сибиллы с Витом Лузиньяном, который получил звание королевского лейтенанта вместе с титулом графа Аскалона и Яффы. Избежав грозившей ему короны, юный рыцарь повеселел, осмелел и даже приобрел друзей. Только Сибилла никак не могла оправиться от нанесенного ей поражения.
Спустя еще десять дней состоялась коронация Балдуина V Младенца.
Балдуин IV Прокаженный – Балдуин V Младенец!
Странная это была церемония…
Раймунд из Триполи нес на руках маленького помазанника. Дитя, бледное, хилое, никогда до этого не покидавшее дворца, напуганное видом толпы и непривычной обстановкой, громко кричало. Убогость всего этого зрелища призваны были скрасить нарочито пышные торжества и щедрые дары жителям Иерусалима. В толпу горстями бросали золотые монеты, на площади выкатили бочки с вином. Народ ликовал и с жаром славил обоих королей. Ибо пока еще был жив Балдуин IV, так что в стране стало двое государей.
– Хоть и двое, да вместе взятые не стоят одного здорового! – вздыхал рыцарь де Ла Хей.
И впрямь… Умирающий – и хрупкий, болезненный младенец… Слишком тонкая ниточка связывает обоих с жизнью! Вот отчего так хмур был регент Раймунд во время коронации. Если дитя, плачущее у него на руках, умрет, права на престол вернутся к Сибилле – или придется отказаться от обычая их наследственного преемства. А это еще хуже, ведь тогда к короне потянутся хищные лапы таких, как Ренальд из Шатильона или Жерар де Ридефор. Поистине не радужные рисуются виды!
Архиепископ Вильгельм глубоко задумался. Выйди тогда Сибилла за Ибелина, все было бы иначе. Спокойная будущность ожидала бы Иерусалимское королевство. Вот до чего может довести безоглядная погоня за собственным счастьем!
«Я имею право на свою жизнь!» – объявила королю мятежная принцесса. Право на свою жизнь… Кому оно дано?! Что есть жизнь, как не многотрудное служение, от которого никто не смеет уклоняться? Ради этого служения человек рождается, живет и в служении умирает. Не служить он не может и волен лишь выбирать господина. Кто служит Богу, кто черту, а кто и сам себе… Последнее, верно, горше всего!
Стук в дверь прервал эти раздумья архиепископа. Он тяжело поднялся и пошел открыть. На пороге стоял брат Иоанн с переменившимся лицом.
– Ваше преосвященство, государь зовет…
– Что с ним? – встревожился старец.
– Ему хуже. Кажется, вот-вот… – брат Иоанн не сдержал рыдания и, не договорив, бросился назад, к королю.
Архиепископ поспешил за ним. В королевской опочивальне он застал уже патриарха и рыцаря де Ла Хей. Вскоре подоспел и Раймунд, князь Триполи. Воздух вокруг отравлял нестерпимый смрад, которого не заглушали даже обильно воскуряемые благовония. На ложе покоилось тело, давно потерявшее человеческий облик: разлагающийся труп… Но из беззубого провалившегося рта вырывалось еще дыхание, а в незрячих глазах таилась еще ясная живая мысль, объемлющая от края до края всю державу.
– Deus meus, in Те confido [19]… – хором выводили слова молитвы братья-лазариты.
– Кто здесь? – беззвучно спросил умирающий.
– Я, возлюбленное мое чадо…
– И я, Раймунд.
Балдуин не ответил, так что стоявшие у одра не знали даже, понял ли он их. Раймунд опустился на стул, беспокойно теребя бороду. Регентство, которое на него возложили несколько месяцев назад, грозило закончиться быстро: младенец, похоже, был совсем плох. Только что дю Грей принес свежие новости от верного человека при дворе Агнессы. Мать свое дитя забросила – впрочем, так у нее повелось с самого начала; ребенок растет на попечении бабки, а как это выглядит, вообразить нетрудно. Агнесса во внуке души не чает, но только его портит. Малыша держат в грязи, пичкают сладостями с утра до вечера – никакого порядка! От всего этого у него живот слаб, кожа желтая, прозрачная, ножки подгибаются…
– Ваша милость, – просил дю Грей, – заберите вы его в Триполи! Там и воздух лучше… Пусть бы супруга ваша его выходила, а то тут он долго не протянет!
– Если бы мне об этом раньше рассказали, – отвечал Раймунд, – я так бы и сделал. Моя Эхивия четверых сыновей здоровыми вырастила: и животом ни один не маялся, и заразы не подцепил… Но сейчас поздно. Ну как малец дороги не выдержит? Будут потом говорить, что это я короля извел, чтобы самому на трон сесть! Нет уж, увольте!
С болью смотрел он теперь, как угасает его племянник. Вот это был бы король, если бы не проказа! Рыцарь без страха и упрека! Рассыпался на глазах… Не так ли, медленно, но неотвратимо, рассыпалось в прах все Иерусалимское королевство, разъедаемое изнутри неведомым злом, от которого где сыскать лекарство?
– Дядя! – позвал умирающий.
– Я здесь, Балдуин.
– Брат Иоанн даст вам перстень… королевский перстень… Берите без страха – я его не носил. Когда- нибудь вручите его малышу. Расскажите, как он? Здоров? А то мне говорили – хиреет…
Раймунд поколебался.
