одному Богу известно. Помолиться бы по-человечески. Но негде»…
Вчера капитан попросил Ральфа и Зигфрида быть у комендатуры в одиннадцать вечера. В полной экипировке. Зачем? Узнаете, мол, в одиннадцать вечера. Капитан круто изменил свое отношение к «курортникам», после нескольких стычек с партизанами, в которых Зигфрид и Ральф вели себя как настоящие герои. В первый раз им просто повезло, вовремя среагировали, будучи в охранении, а потом, преследуя уходящих в лес диверсантов, многих застрелили. Для Ральфа дело несложное. Отец с малых лет брал его на охоту. Мало кто из сослуживцев Мюллера мог похвастаться таким же незаурядным умением класть пули точно в цель.
Все последующие стычки проходили менее стремительно и с переменным успехом. Но капитан двух товарищей приметил и больше не придирался.
—Послушай, ты долго будешь сходить с ума с этим лафетом?
—Господин ефрейтор, поскольку мне больше нечем заняться, я занимаюсь чисткой орудия. Не надо?
—Надо. Продолжайте, Антонеску. «Бесполезно,— вздохнул Ральф.— Пусть лучше этот кретин чистит лафет, чем лезет к мирным жителям и стреляет по пустым банкам на заборах».
В девять вечера произошла смена караула. Ральф отправился «домой». У расположенной на краю деревни хаты курил самокрутку местный паренек лет двенадцати, не старше. На Ральфа глянул мельком, опустил глаза.
«Знает, что скоро уходим»,— подумал Ральф и ускорил шаг.
Антонеску, вышагивающий рядом, направил на паренька винтовку, сказал: «Пух-пух» и засмеялся. Весело.
—Ванька, давай домой быстро, куришь опять, охломон? Так бы убила черта!..
Паренек бросил самокрутку под ноги и заспешил в хату, повинуясь приказу матери…
Где-то, километрах в двадцати, грохотала артиллерия — линия фронта перемещалась все дальше от Москвы и ближе к Хизне.
Зигфрид был в доме. Пил чай и курил сигарету. В углу, под образами, валялись китель, сапоги и толстые шерстяные носки. Сверху был аккуратно положен автомат. Входя в хату, Ральф сильно ударился лбом о притолоку. Это происходило через раз, и лоб Ральфа уже привык к подобным неожиданностям. Ефрейтор даже не поморщился.
Не глядя на Мюллера, Зигфрид проговорил:
—Меня этот дверной проем уже давно выводит из себя. Наверное, моя голова стала в два раза больше с тех пор, как мы сюда притащились… Слышал, что в соседней деревне эйнзатцкоманда многих жителей в колодец покидала и гранатами забросала… Говорят, что так было.
—Как это возможно? Всех жителей…— Ральф опешил.— Они все были партизанами?
—Ну, Ральф, это же СС. А русские стреляют потом в нас в огородах. Ничего удивительного.
—Скорее бы все кончилось. Скорее бы… Домой хочу, отсюда из этой страны. Да… Не знаю, какими мы будем дома, а, как ты думаешь? Все будет как прежде, Зигфрид?
Зигфрид отхлебнул чай, сморщился:
—Горячий… И невкусный. Да, Ральф, все будет, как прежде. Но мне кажется, домой мы с тобой вернемся нескоро или не вернемся вообще. Пора к этому привыкнуть.
—Прекрати, Зигфрид. Ничего нельзя спросить,— Ральф окончательно расстроился и, усевшись на перину у печи, уставился в стену.
—Мюллер, ты не заводись, ты послушай: мне возвращаться некуда. Я только в Лигурии себя человеком почувствовал, впервые в жизни, тебе это понятно?! Нет, я не завидую твоей благополучной семье… Но у меня до Италии была не жизнь, а… собачья жизнь у меня была. Почти как сейчас. Только водки было меньше и стрелять не из чего, когда припрет. Тебе есть к чему стремиться, есть что помнить… А я просто буду плыть по течению и будь что будет.
—Что будет сегодня в одиннадцать, у капитана?
—Вылазка, разведка, не знаю. А по мне так все одно лучше идти, чем ждать, пока партизан через трубу гранату швырнет тебе в койку. Хоть с этим ты согласен?
—С этим я согласен. Вчера обстреляли караул из леса. По-моему, кто-то из деревни снабжает партизан едой. Раньше такого не было. Чувствуют, что нам скоро уходить.
—Наверняка. Раньше-то, помнишь, староста приводил к гауптману женщин, которые просили охраны от партизан ночью. Жаловались, что те приходят и все забирают без спросу.
—Мы тоже не спрашиваем.
—Сравнил! Мы ведь оккупационная часть. Имеем право. А те, лесные тролли — свои, все-таки.— Зигфрид замолчал, но через минуту оживился.— Ты не читал газету сегодня? Привезли почти свежую «Франкфуртер цайтунг». Смотри, что пишут… Так… тут про то, что противник двинул против наших тяжелые танки Т-28… А, вот! Слушай: «Подтянутые для борьбы с танками 50-миллиметровые орудия не причиняли «краснозвездным черепахам» никакого вреда». Ты слышишь, «краснозвездным черепахам»! Я бы так никогда не написал. Ладно, дальше: «Тогда к танкам сзади подбегали отчаянные парни с бутылками, обливали их бензином и поджигали выстрелом из ракетницы». И вот еще, мое любимое место: «Один из командиров забрался на танк, разбил топором пулемет, так, что тот не смог больше стрелять, выстрелил из пистолета в смотровую щель, а потом поджег танк». Вот это жизнь, Ральф, не то что здесь в деревне! Какое-то сплошное геройство… Интересно, этим историям верит хоть кто-нибудь?
—Бред собачий… Ну, дети-то верят наверняка. Дамы, опять же…
—А я, кстати, тоже вот думал, что теоретически возможно… Разве что…
—Зигфрид, не сходи с ума. Такое можно сотворить только с уже подбитым танком. Мне больше всего понравилось про топор и пулемет. Что это за топор такой, а? Волшебный?
В комендатуре кроме капитана Грубера их ждали трое незнакомцев (один из них — офицер) с холеными «столичными» физиономиями. За окном рычал двигатель полугусеничного бронетранспортера, приписанного к дивизиону. Но в кабине грелся водитель, которого Ральф с Зигфридом раньше в деревне не встречали. Мороз на улице был градусов восемнадцать, не меньше. Русский декабрь. Хотя, этой зимой бывало гораздо холодней.
—Они?— майор с наманжетными лентами с надписью Grossdeutchland — «Великая Германия», которые обозначали его принадлежность к отборной части вермахта, обратился к Груберу, глядя на Зигфрида и Ральфа, вытянувшихся по стойке смирно.
—Так точно. Солдаты надежные, проверены в деле. Со службы освободились, живут в одном доме. Соседей из наших нет,— четко отрапортовал капитан.
—Хорошо. Сообщаю вашу задачу. Необходимо сопроводить бронетранспортер с гражданскими лицами в место, которое будет вам мною указано. Обеспечить охранение бронетранспортера и гражданских лиц и их возвращение к точке отправления, то есть сюда. Надеюсь, все ясно, солдаты?
—Так точно!— хором ответили Ральф и Зигфрид, абсолютно не понимая, что происходит.
В кузове бронемашины, помимо Ральфа и Зигфрида, поместились капитан, двое мужчин в теплых лыжных альпийских куртках красного цвета с капюшонами и один солдат в серой форме СС с винтовкой. Старший офицер с «тыловым лицом» сел в кабину.
Ехали вдоль деревни, потом свернули налево, двинулись вверх, оставив позади огороды и картофельные поля. Через километр бронетранспортер съехал с дороги и на малой скорости двинулся в сторону леса. Миновали старое кладбище. Ральф поежился при виде выбеленных морозом оград и деревянных крестов. Еще через пару километров бронетранспортер остановился у лесной чащи. Лес, таинственный, Опасный, угрюмо встал перед ними непроходимой стеной.
Из кабины бронетранспортера вылез офицер, еле слышно скомандовал, обращаясь к капитану и Зигфриду:
—Охранять бронетранспортер. Ждать нашего возвращения и дальнейших команд. Если будет шумно, не обращайте внимания.
Ральфу он жестом приказал следовать за ним.
Штатские с трудом придвинули к краю кузова тяжелый ящик, до этого служивший им скамейкой. Эсэсовец спрыгнул на землю, вытащил из кузова три лопаты, вытянул оттуда же тяжеленный лом, а после попросил Ральфа помочь подхватить ящик.
