Они направились в лес. Впереди шел офицер. Следуя за ним, Ральф и солдат СС несли ящик, на который были уложены лопаты. Колонну замыкали двое гражданских в альпийских куртках. Эти куртки никак не вязались ни с пейзажем, ни с обстоятельствами. Гражданские заметно отставали, то и дело проваливаясь по грудь в снежной вате.
Лишь только странная процессия отошла шагов на сто, Зигфрид предпринял попытку завести разговор с водителем бронемашины, который вылез из кабины проветриться. Спрыгнув на землю, Зигфрид стянул зубами шерстяную варежку, извлек из кармана пачку сигарет, закурил, протянул пачку водителю:
—На, покури, так ждать веселей. Это у тебя за что? Зигфрид показал пальцем на красующийся на левой стороне мундира солдата посеребренный нагрудный знак Nahkampfspange — «За ближний бой», в виде связки дубовых листьев.
—Спасибо за сигарету,— солдат аккуратно достал из протянутой пачки аппетитную белую трубочку.
—В общем-то, ни за что. Просто целый месяц провел на передовой и пару раз был в русских окопах. Холодно сегодня…
Солдат нервно застегнул шинель. Да, было что — то в нем не совсем привычное. Вроде человек бывалый, фронтовик. И знак даже есть. Но Зигфрид готов был поклясться, что если этот парень и воевал, то уж точно на каком-то другом фронте. Потому что видом своим и поведением он никак не походил на простого фронтовика — бывалые это чувствуют за версту.
—Холодно,— повторил солдат и вроде бы даже приветливо посмотрел на Зигфрида.
Тут только стало заметно, что у парня здоровенный кровоподтек на лбу.
—Ну ты даешь!— Зигфрид усмехнулся, затягиваясь привычным солдатским табаком.— А что, вчера было тепло или позавчера? Ну, ладно, не обижайся, просто эта зима, снег… Такое ощущение, что тепло уж никогда больше не будет.
—Да, разве что, опять в кабину залезть… Там пока еще тепло. Герр гауптман, полезайте в кабину, а мы уж после вас по очереди будем греться.
—Что ж, мысль здравая, солдат. А что у тебя с головой, ранили?
—На самолете полетал, господин капитан, долго рассказывать.
—Ну, раз долго, так и не рассказывай.
—А про русские окопы тоже не будешь рассказывать? Мне вот очень интересно, как они в рукопашном, легко их одолеть или не очень?— подал голос Зигфрид.
Солдат сделал вид, что не слышит вопроса.
Через минуту капитан уже дремал в кабине бронемашины. Рядом с ним сидел водитель. Зигфрид, оставленный снаружи в качестве часового, покорно мерз, мечтая отогреться от души, когда придет его черед.
…Он бросил взгляд в сторону леса, увидел вдали справа кладбищенские кресты и невольно отвернулся.
«И почему люди так боятся кладбищ в темноте? Все это предрассудки,— рассуждал Зигфрид.— Ночью боятся нечистой силы, а днем — своих мыслей… о смерти. Хотя… Страшновато осознавать: кто-то умрет, а снег не исчезнет… Кому-то, к примеру, вновь прикажут сторожить проклятый бронетранспортер, а кто-то будет спать вечным сном в земле, никому не нужный, забытый, некрасивый. Черт возьми, все умрем. Только бы не здесь, а ближе к дому».
Зигфрид тяжело вздохнул и потянулся за сигаретами.
Стало совсем холодно. Уже минут тридцать он охраняет бронетранспортер. Пора проситься в тепло.
Зигфрид отметил про себя, что сегодня в голову лезут непривычно сложные мысли. В последнее время ни о чем существенном не думалось. Просто сидишь, прижимаешь к себе автомат, разглядываешь его — затвор, магазин, мушку — мыслишь: «Вот затвор, магазин, сапоги мои. Снег». И даже уже не тоскливо, как раньше. Впрочем, этим страдает чертов романтик Ральф.
«Да… Привыкли мы вот так жить. Все время вместе. Война кончится, будем друг друга вспоминать и скучать. Я, конечно, сразу женюсь, причем, сейчас мне абсолютно все равно, на ком… Лягу с женой на широкую кровать с пуховыми подушками, да и… назову ее по ошибке Ральфом…»
Мысли эти принесли покой и тепло душе Зигфрида. Он вопреки всему поверил, что придет время, и его война действительно кончится. И тогда он заживет опутанной утренней негой жизнью, пахнущей травой, пивом и свежим хлебом. Только что испеченным, теплым хлебом…
«А вот почему бы нет? Чего только не бывает в жизни. Отец с войны пришел? Пришел. Бывают чудеса»,— подумал Зигфрид.
И в тот же миг что-то взорвалось в груди. Всем своим существом ощутил он сильнейший удар. Сначала решил, что бронетранспортер попал в аварию. Потом показалось, что он спит и видит сон. Неожиданно пропал холод. Ушли мысли. И тут же случилось невероятное: Зигфрид поднялся с железной скамейки в кузове и воспарил над полем. Зачарованный, он ясно увидел сразу весь лес и подивился, какой он все-таки огромный — ни конца, ни края не видно. Огляделся по сторонам, воспаряя все выше и выше, обратил внимание на тусклые огоньки там, где рваным полумесяцем раскинулась деревня Хизна. Зигфриду было до безобразия легко и весело.
Он, наверное, даже не понял, что убит.
Только капитан задремал, пригревшись в кабине, как за спиной раздался сухой неприятный треск, а за ним покатилось от леса в поле эхо. Выстрел. Партизаны. Или русские регулярные войска подошли?
—Эй, рядовой, что там происхо…
Капитан не договорил — ему в бок упирался автомат. Из-под пилотки на него смотрели стальные, недобрые глаза водителя. Определенно это были глаза человека, привыкшего убивать и распоряжаться.
—Из машины,— приказал водитель.
Капитан спрыгнул на снег. Со стороны леса двигались четверо. Он никак не мог понять, есть ли среди них его ефрейтор Ральф Мюллер.
Офицер, возглавляющий колонну, первым приблизился к машине. Увидев капитана, вопросительно взглянул на «водителя».
—Это офицер, герр майор. Я не стал убивать офицера до вашего возвращения.
—Пауль, черт тебя подери, у тебя был приказ! Выполни его! Как будто в первый раз, я не понимаю…
—Хотите, застрелите этого капитана сами, будет, что вспомнить дома.
—Все, Пауль, все! Мы все очень устали. Делай свою работу, остальное обсудим после.
Сквозь оцепенение капитан Грубер услышал собственный голос:
—Господа, я не понимаю, что происходит… Кто вы? Зачем вы убили моего солдата? Где Мюллер? Кто вы, черт вас побери!?
—Эй, Хартман, вытащите из кузова солдата, которого вы подстрелили,— майор обратился к эсэсовцу, проигнорировав вопросы Грубера, словно гауптман уже был мертв.
Тот, кого назвали Хартманом, долго возился с телом Зигфрида, и капитан очень не хотел, чтобы его скорбная работа когда-нибудь завершилась. Он почему-то был уверен, что пока они не разобрались с убитым, не сбросили его на снег, ему, капитану Груберу, ничего не угрожает.
—Господин майор,— обратился один из штатских к офицеру.— В «Аненэрбе» будут очень недовольны, если вы оставите хотя бы одного свидетеля того, что здесь произошло. Как это ни печально, но есть правила, и придется…
—Послушайте,— майор нервно стряхнул снег с сапога,— я знаю правила и ставлю долг превыше всего. Вы что, забыли, перед кем я отчитываюсь? Я уже говорил, что мне и моим людям не нравится идея с бессмысленными жертвами. Могли бы и сами взять в руки лопату.
—Вы понимаете, что, сохранив ему жизнь, вы ставите под удар нашу работу?
—Для меня жизнь этого идиота ничего не значит. Он никуда не денется.
Капитан Грубер почувствовал, что очень устал. Он слушал перебранку штатского с майором, даже не пытаясь вникать в смысл. Руки и ноги гирями повисли. Штатские тихо между собой переговаривались. Майор
