И тут его снова потащили, как мешок, к машине, и он крикнул:
— Я не-е уби-ивал! Он уже ле-ежал там, в подъезде-е…
Когда поляна перед домом опустела и даже поднялась примятая трава — словно ничего не было, словно все привиделось мне в дождливом хмуром мареве, я решил, что пора возвращаться. Посмотрел на часы — Алик, наверное, уже затосковал. А я еще немного сбился с пути и поблуждал по отсыревшему лесу, прежде чем вышел на шоссе…
Но на шоссе машины не было.
Утро было холодное, как напоминание, что лето быстротечно и нам не стоит особенно на него рассчитывать. Меня подобрал «газик», когда я совсем отчаялся. Водитель с изумлением посмотрел на мою потемневшую от сырости одежду, измазанные в глине джинсы, но ничего не спросил…
Я устало гляжу на серую ленту асфальта и думаю, стоит ли мне сразу возвращаться в гостиницу? После того как на моих глазах взяли предполагаемого соучастника в убийстве, мне, вроде, опасаться нечего. Но все же я хочу заехать сначала к Рите… Нет, вовсе не для того, чтобы сообщить ей про мужа, об этом и без меня сообщат, просто мною движет чувство самого махрового эгоизма, я хочу увидеть все своими глазами — очень ли она будет по этому поводу убиваться?
Непохоже, чтобы у них были хорошие отношения, по-моему, она его на дух не переносила. И к тому же я не забыл, как спросила меня девица в пустой квартире с розовым покрывалом:
— Что, собираешься забрать ее с собой?
Нет? конечно, но… Но очень трудно признаться самому себе, что смирился с обстоятельствами этой жизни. Кому другому — пожалуйста, в этом есть даже какой-то шик, но в глубине души ты ни за что не махнешь на себя рукой и будешь верить в волшебную страну, где сбываются все наши желания. Потому что если не верить, долго не протянешь. Вот почему я хочу увидеть ее…
Но прежде перед глазами возникает другое. Поперек шоссе стоит патрульная машина, а милиционер в плаще с капюшоном, как серый монах, делает отмашку проезжающим автомобилям, мол, быстрее, не задерживайтесь. Однако все ползут еле-еле и глазеют на нечто, которое загораживает от меня корпус желто-синей «Волги». Мы тоже сбрасываем скорость, и я, прильнув к запотевшему, от ряби дождинок стеклу, смотрю, как в кювете, задрав к небу колеса, лежит изуродованная машина. Я еще не рассмотрел ее как следует, но уже попросил водителя:
— Останови.
Он взял вправо, и под колесами зашуршало битое стекло…
— Проезжайте, — глаза под серым капюшоном смотрят с явным раздражением, — нечего тут смотреть.
— Это машина моего знакомого, — пытаюсь объяснить, — мне надо узнать, что случилось.
— Ладно, — «серый монах» смягчается. — Асфальт был мокрый, скорость — большая, видимо, ваш знакомый не справился с управлением.
— А он сам?
— Увезла «скорая помощь».
— Когда это случилось?
— Примерно час назад. А теперь поезжайте, тут и без вас… — по лицу парня стекают капли дождя, и я вижу, что он вот-вот сорвется.
Я его понимаю. Не очень-то легко выполнять свой долг, когда самоубийцы ездят в дождь, словно им наплевать на законы физики. Только почему сразу, как мы расстались, заспешил в город водитель этой машины? Не для того же я вытащил Алика из теплой постели, чтобы он разбил голову на скользком шоссе…
Капитана милиции я увидел у дверей приемного отделения горбольницы.
— Не ходите, к нему не пустят, — сказал он, когда я поравнялся с ним.
— К кому? — я изобразил удивление.
— Вы разве не к Алику? — он посмотрел мне в глаза. — Разве не знаете, что он попал сегодня в аварию?
— Знаю, — я кивнул. — А вы что тут делаете? Хотели его снова допросить? Наверное, в больнице это не так удобно, как у вас в кутузке.
— Нет, я здесь не по службе, — капитан вдруг смутился. — Дело в том, что он женат на моей сестре…
— Вот оно что… И не пустили?
— Он в реанимации. Юля, помните ее? Обещала позвонить, как только он придет в сознание… Если придет.
— Юля здесь работает? — спросил я.
— Медсестрой, — он кивнул. — Вас подвезти?
— Вам в какую сторону?
— Я собирался заехать к сестре…
— Тогда я с вами.
— Не знаю, стоит ли вам сейчас… — начал он.
— Я обещал Алику достать лекарство для дочки… Он не успел сказать, как оно называется, а я, наверное, сегодня уеду в Москву… Я хочу спросить у вашей сестры…
— Садитесь, — он открыл дверцу.
Мы приехали во двор, где между деревьев были натянуты веревки и на них вздувались паруса простыней. Было ветрено.
Дверь нам открыла женщина. Я ее узнал — она работает в комбинатовской гостинице. Алик, кажется, мне об этом рассказывал. Она как-то сразу уткнулась лицом в грудь капитана. Тот потрепал ее по спине и стал утешать:
— Ну, перестань. Все обойдется. Ну, перестань. Не повезло ему, конечно.
— Спасибо, что пришел, — она отстранилась и вопросительно посмотрела в мою сторону.
— Этот человек хотел поговорить с тобой, — капитан взял меня за локоть, — насчет какого-то рецепта.
— Я его знаю, — женщина пристально посмотрела в глаза, — он живет в восьмом номере. Это вы звонили рано утром? Вы ведь вместе куда-то поехали? Она была худая, вокруг карих глаз — сеть морщинок. Сейчас женщина выглядела еще более усталой и измочаленной, чем на работе.
— Да, — ответил я.
— Тогда почему вы целы?
— Мы расстались с вашим мужем до аварии.
— А… Проходите в комнату, я сейчас.
Сама она задержалась у зеркала в прихожей и открыла сумочку.
Пока мы ее ждали, я смотрел в окно. Я люблю смотреть в окна. Было еще очень рано, из подъездов выходили заспанные дети. Они понуро окружили машину капитана, сбились в стайку и замерли, словно досматривали прерванные сны. Женщина вошла в комнату, неумело и наскоро накрашенная, и усталость на ее лице не исчезла под слоем косметики.
— Ты не знаешь, — вдруг спросила она, — нам заплатят по бюллетеню? Или, может, какую ссуду? Денег совсем нет.
Капитан пожал плечами.
— Раньше ты, конечно, у директора мог попросить за нас, — неожиданно зло сказала женщина, — только нет теперь директора.
— Я? — капитан удивленно вскинул брови.
— Какая у меня могла быть дружба с директором?
— Но ты же заходил к нему в дом, даже в тот день, когда его убили, заходил.
— Перестань, — капитан чуть заметно нахмурился.
