— Я три раза в неделю днем убирала там квартиру, — женщина обернулась ко мне, — а к восьми часам ехала на дежурство в гостиницу. И так уже несколько лет. Что поделаешь, если нет возможности работать в полную силу…
— Перестань, — капитан устало махнул рукой, — я встречался с директором совершенно по другому делу, и это чистое совпадение, что его убили в тот же день…
«Фиг тебе, убили, — подумал я, — он мне по телефону звонил…» Но ведь, если серьезно, как такое могло получиться? Я, правда, старался об этом не думать, потому что сейчас все равно ничего не придумаю. Мистика какая-то, если, конечно, вы верите в подобную чушь.
В это время от стайки ребят во дворе отделился один посмелее и стал недвусмысленно рассматривать полированную поверхность дверцы. Потом сунул руку в карман. Видимо, фантазию в нем не совсем убили, а сейчас у малыша был вид живописца, который готовится нанести первый мазок на чистом холсте. Муки творчества…
— Послушайте, — сказал я, оборачиваясь к капитану, — по-моему, дети рисуют на вашей машине нехорошее слово.
Он подскочил и пулей вылетел из комнаты. Женщина проводила его взглядом, и я увидел ее глаза. Глаза у нее были опустошенно-сумасшедшие.
— Вам странно, да? — спросила она. — Муж в больнице, а я все про деньги… Поверьте, мне и за лекарство платить сейчас нечем.
— Я достану, а потом сочтемся. Скажите, какое?
— Пойдемте, — она вдруг взяла меня за запястье, — пойдемте…
В комнате была еще одна дверь, оклеенная обоями. Она открыла ее и зажгла тусклую лампочку. Архитекторы задумывали эту комнатку как кладовку. Однако все получилось по-другому. Комнатка была почти пустая, только возле стены стояла кровать, и на ней сидела девочка. Воздух проникал в комнату через занавешенное рыжей марлей слуховое оконце. Женщина склонилась над ней, поцеловала, девочка застонала во сне. Мать выпрямилась и посмотрела на меня.
— Но почему она спит здесь? — недоуменно спросил я. -
Почему здесь, а не в комнате?
— Она боится света, шума боится… Она всего боится. Она меня не узнает, пугается, плачет… Она почти не разговаривает. Смотрите…
Женщина откинула одеяло, и я увидел худое тельце, словно покрытое рыбьей чешуей. Я отвел глаза в сторону.
— Неужели нет лекарств?
— Она родилась такой. Несколько лет назад на заводе, у которого общий забор с комбинатом, случилась авария… Не знаю, какую там трубу прорвало, только часть этого на нашу территорию попала. Я ведь после стала дежурным администратором в комбинатовской гостинице, а когда случилась авария, работала на комбинате. Мы ведрами грязь собирали, ее куда-то вывозили и закапывали. С утра работали, а в обед нас самих «скорая» увезла… Потом солдат прислали, они работали… Но я уже в больнице лежала, мне хуже остальных пришлось, ведь я беременная была. Доктор предупредил, что на ребенке может сказаться, но аборт поздно было… Я вам для того рассказываю, чтобы вы понимали, — я не подачку у комбината прошу, это их вина, что так получилось, и теперь, когда муж в больнице, я просто не вытяну нас обеих… Ее ведь, — она положила руку девочке на лоб, — надолго не оставишь.
Мы погасили свет и тихо вышли из комнаты.
— Давайте я вас завтраком накормлю, — предложила женщина.
— Спасибо, я уже, — ответил, а сам в это время подсчитывал в уме, сколько у меня с собой денег. Достал бумажник. — Ваш муж давал мне в долг… Я хотел ему лично отдать, но, наверное, лучше если теперь вам.
— Что вы, — она спрятала руки за спину, — у меня нет никакой расписки, я не знаю…
— Не было никакой расписки. Как-то он меня просто выручил. И пусть все останется между нами. Я вытянул руку так, что чуть не уткнулся ей в грудь.
— Хорошо, — женщина взяла деньги и словно взвесила их на ладони. — Спасибо. Только я не хочу, чтобы вы пожалели, что вот так просто… вернули эти деньги.
— Я не жалею, — покачал головой.
Попрощался и вышел. Больше мне здесь делать нечего.
Машины капитана во дворе не было. Уехал.
Какой-то мужик в кожаном пиджаке попросил прикурить. Я двинулся вперед по улице и на углу вдруг заметил — мужик в «коже» идет следом. В этот момент мы невольно встретились глазами, и он быстро опустил голову, словно испугался, что я его узнаю.
На следующем перекрестке я остановился у витрины продуктового магазина. За стеклом лежали рыбные консервы, а я вовсе не любитель этого блюда, чтобы с таким вожделением его изучать. Просто в отражении я видел, как кожаный пиджак замедлил шаги, посмотрел мне в спину, а потом кому-то помахал рукой. К бордюру подъехала машина, он сел в нее, хлопнул дверцей и уехал.
Наверное, становлюсь подозрительным.
Но все равно при каждом удобном случае л оглядывался, старался запомнить лица людей, идущих следом. Я ожидал увидеть одну и ту же физиономию. А так как нормальный человек не будет упорно бродить вокруг одного и того же квартала, по кругу, я бы понял, что меня ведут.
Однако люди были разные, и тогда я направился кратчайшим путем в знакомый двор, к Рите. Я решил, что оставлю в случае чего записку с московским телефоном. Может, ей пригодится…
Я остановился, словно наткнулся на невидимую стену: под аркой, через которую я прошел, уже стояли двое, один из них — тот самый, в кожаном пиджаке.
Они меня выследили, и теперь ловушка захлопнулась.
Затрудняюсь описать поведение желез внутренней секреции, но содержание адреналина в крови резко повысилось. Наверное, так происходит с любым животным, когда оно загнано в угол и охотник примеривается, в какую часть тела всадить кусок металла. А я сейчас немногим отличался от животного, и все подчинялось не разуму, а инстинктам, древним, как сама жизнь, которую они защищали. Мы и понятия не имеем, сколько в нас от зверя, пока не загонят под флажки.
И я подбежал к подъезду, рванул дверь на себя, проваливаясь, как в прорубь, в темноту лестницы. Зрение включилось через мгновение, вместе с ним — обостренное ощущение времени.
Я слышу шаги подбегающего человека, слышу, как он берется за ручку двери, врывается внутрь, еще не видит меня, но правая рука его исчезает в кармане и появляется снова, щелчком выбросив из кулака лезвие…
В порыве отчаяния я бросаюсь вперед, пытаюсь поймать его запястье, но обманным движением он высвобождает руку, и я слышу треск от раздираемой лезвием одежды.
Тогда я всем своим весом толкаю его назад, на дверь и, схватив за волосы, бью головой о створки. Еще раз. Еще… Противник снова взмахивает рукой, и снова я чувствую лезвие его ножа. Как осиный укус… Но тут он начинает сползать вниз, к моим ногам, и там остается неподвижный, как мешок с цементом. Я не сразу понимаю, что все кончено.
Из двери выступает кем-то сто лет назад вбитый гвоздь, он-то и стал последним аргументом, когда затылок человека вступил с ним в соприкосновение. Я еще пытаюсь оценить. ситуацию, в которую попал, а ноги сами несут меня вверх по лестнице.
Те, что стояли в подворотне, наверное, подождут немного, пока, их приятель справится с делом. А так как он не скоро выйдет из подъезда, если, кстати, вообще поднимется, его дружки придут следом. Последний этаж…
Я останавливаюсь, цепляясь рукой за перила, и ловлю ртом воздух. Боль сконцентрировалась почему-то в солнечном сплетении, а вовсе не там, куда втыкался нож.
Перед глазами плавают зеленые фосфоресцирующие круги.
Последний этаж — вокруг грязные стены, белый потолок, щербатый кафель… Я зажат в замкнутом пространстве лестницы.
Все.
