— Вы извините — сигареты кончились, одну секунду, — сказал он. И вежливо побежал в магазинчик под названием «Виктория». Сидевший на переднем сиденье Крылов обернулся к Бронниковым.
— Купили бы минеральной, Ложников обычно забывает…
— Бежим! — закричали Бронниковы в один голос, будто не веря своему счастью, и, хохоча, как демоны, выскочили из машины. Растерявшийся Крылов, не веря глазам своим, проводил их взглядом, пока они не скрылись за горкой в глубине двора. Как молодо они летели, взявшись за руки!
Задние дверцы оставались открытыми, в салоне горел свет. Хриплый женский альт сказал:
— Шестьдесят третий, ты отработал? Казаков, ты где?
— В магазине, — ответил Крылов, — сигареты покупаю.
…Водитель очень удивился. Он был уверен, что разбирается в людях…
Таксист: — Взяли и убежали?
Крылов: — Сказали «Бежим!» и убежали.
Таксист: — А вы что же? Стыдно стало?
Крылов: — Не понял, что такое… Да, стыдно стало. Я и не хотел, поверьте… Я не ожидал от них — глупая шутка!
Таксист: — Не шутка, а жлобы. И денег у вас ни копейки?
Крылов: — Ни копейки. Я отдам, я исправлю… Завтра.
Таксист: — С вас двести рублей. Сегодня.
Крылов: — Я найду вас, честное слово.
Таксист: — Я и сам честный человек. То-то адрес не сказали — «на углу», мол. Поехали!
Крылов: — Куда… поехали?
Таксист: — А куда они убежали — туда и поехали!
Крылов: — Нет! Это невозможно! Пожалуйста, не надо! Я опозорюсь.
Таксист: — Они вас уже опозорили. А вы говорите: опозорюсь. А я-то здесь примем? Мои дети тоже кушать просят.
Крылов: — У вас много детей?
Таксист: — Шестеро.
Крылов: — Ооо!.. Они не хотели меня подставить. Так вышло.
Таксист: — Понятно. Вы же «не успели»… Хороши культурные люди! Профессор такой, профессор сякой, помидоры…
Крылов: — Я отдам. Скажите, куда привезти деньги — я завтра привезу. Я педагог.
Таксист: — И друзья ваши — тоже, на, педагоги? Шапка у вас — давайте в залог. Сойдет, туда- сюда.
Крылов: — Что значит «сойдет»? Новая, барсучья!
Таксист: — Давайте, давайте! Запишите телефон, придете — обменяете деньги на шапку. Триста рублей.
Крылов: — Вы сказали: двести.
Таксист: — Уговорили.
Униженный, трясущийся Крылов отдал шапку, записал телефон, извинился и пошел дворами к Ложниковым. Господи, какое оно бывает — облегчение! Путь был темный и безлюдный, на вспотевшую лысинку падали нежные снежинки.
Он меня ни разу не обматерил, с уважением думал Крылов, он мне «вы» говорил. Что ни толкуй, времена меняются.
4
Люба встречала его у подъезда, накинув шубу на плечи, с непокрытой головой. Ему захотелось ее обнять, но он не решился: она и так считала его склонным к малодушию.
— Плакала моя шапка! Водитель забрал в залог, — сказал он со значением, холодно. И добавил лишнее: — Увидел: человек приличный, им попользовались — мной. Слова худого не сказан. Извинился но забрал шапку, под выкуп.
— Как же ты мог? — раздраженно сказала Люба, — рохля рохлей, куросмех.
— То есть как это я «мог»? Это Латы меня без шапки оставили. Это они из-за ста рублей паршивых… — голос его все-таки дрогнул.
— Не надо про рубли! Не клевещи про рубли, — сказала Люба, — просто необдуманная шутка. Но раз так вышло, ты должен был побежать. А ты, что нехристь, что-то доказывать стал.
Они поднимались по лестнице, Люба стучала каблучками свыше, не оглядываясь на Крылова. Он был виноват.
— Попользовался случаем, — сказала она подоконнику на лестничном пролете. Легкая, лозовая, с камейным лицом, она волей и верой берегла границы своего тела целое поколение. В нее был отчаянно влюблен двадцатипятилетний юрист-сослуживец. На его рабочем столе красовался в малахитовой рамочке ее псевдоанонимный, узнаваемый с первого прищура черный силуэт, окруженный силуэтиками бабочек.
Птичий, весенний гомон из-за ложниковских дверей смягчил ее. Она все-таки удостоила мужа взглядом и сказала:
— Что теперь. Какие проблемы — завтра выкупим. Хочешь, я с тобой поеду?
У Крылова запотели очки. Это окончательно обезоружило, оголило его.
— Очень хочу, спасибо, — ловя ее на слове, благодарно ответил он и погладил рукав ее шубы. Через миг он уже презирал себя за щенячью слабость: задешево предал он свою обиду, теперь бесправную, как вошь на гребешке.
Смородина встретила его стоя, с налитыми бокалами в руках. Спектакль открывал Строев. Вкрадчивым голосом просветителя-натуралиста он начал: — «Не все, наверное, видели этот кустарник с пепельно- серебристыми листьями. Он попадается в самых неожиданных местах Крымского полуострова…»
Шаг вперед сделала Таня Бронникова: — «Упрямое это растение, живучее, выносливое. Может быть, поэтому с ним связано немало легенд»…
Бронников захохотал, обливаясь водкой: — «…И зовут его…» — от, черт — «и зовут его лох серебристый!»
Под жизнерадостное кипение Смородины Неелов и Стаханов, встав на одно колено, с двух сторон поднесли Крылову полный бокал водки и пузатого боровичка на вилке. Раздались аплодисменты.
Крылов выпил, закусил, у него загорелись уши, он через силу улыбнулся и сел со всеми за стол, на любимое место рядом с аквариумом. Тощая золотая рыбка выплыла к нему из освещенных глубин, ткнулась носом в стекло и трижды разняла усатый рот: «лох лох лох».
— Дедушка! — сказал Бронников, — ты уже не сердишься, вижу. Пошутили, плюнь, нешто нам в мазу тебя чморить? (Нравится ему ворошить этот словесный мусор!)
— Экспромт подвел, — блеснула взором Таня, — но идея-то — согласись, батая!
«Глаза у них лживые, как у милиционеров», — подумал Крылов.
Разбежалось, заструилось застолье: мягкие, грудные голоса, округлые, симпатичные жесты подавания и накладывания. Все цвета радуги осыпались на этот стол, запахи соревнуются: горячие — густые, но рыхлые, пехота, холодные — мерцающие, но ножевые, кавалерия. «По крайней мере, проголодался», усмехнулся Крылов и пустился безудержно питаться, наворачивать. Зоя Строева кивком указала на него Маше Ложниковой. Та понимающе вернула ей кивок и еще раз-другой поглядывала на Крылова, сдвигая брови: найдите пять отличий?
Разговаривали по заведенной канве. Дети, работа, треволнения третьих лиц — общих знакомых, немного про электронных людей, чуть-чуть о политике: Буш подавился сушкой. Свежие анекдоты из жизни (анекдоты уличные и газетные презирались, от них отдает сортиром).
Строев, практично сменивший геологию на оптовый склад на Бердской, позавчера выпивал с партнером, сентиментальным кавказцем. Тот угощал Строева поддельным армянским коньяком. Уверял, что бурда из дедушкиной бочки за 1969 год, «горьчит» по технологии. А разомлевши, маленький, коренастый,
