сада забрали и поехали в зоопарк.
— Именно в таком порядке?
— Нет, сначала я переодеваться пошла, — подала голос Васька, — а Герка еще что-то там кричал, никак успокоиться не мог. А потом Нина ушла. Мы вместе ушли.
— А Кузнецова одна в кухне оставалась?
— Да нет вроде… — Томашевский задумался. — Я извинился перед ней за то, что не врубился сразу…
— Извинились, что помешали застрелиться? — иронически поинтересовался майор.
— Да нет, не совсем. Знаете, это наверно не очень приятно, когда тебя холодной водой поливают, а потом еще и кричат. Она все-таки женщина. Нужно было извиниться, — настаивал Томашевский.
— Так что — оставалась подруга ваша одна в кухне или нет? Могла она достать пистолет в ваше отсутствие? Или, может, на следующий день? И гильза стреляная куда делась? Не находили? — гнул свое майор.
— Вы что думаете, — вскинулась Васька, — что Нина забрала пистолет и из него убила вчера Сережку? Так вот — я ее сто лет знаю. И…
— Вась, не горячись. Просто нужно все вспомнить. Пистолет же действительно пропал!
— А Нина Кузнецова хорошо стреляет? Не знаете? — вкрадчиво спросил майор.
Васька наморщила лоб.
— Я пыталась ее научить, но как-то без особого успеха. У нее, знаете, к стрельбе азарта не было…
— А как вы думаете, она могла передумать стреляться сама, а вместо этого убить своего мужа?
— Что вы! Она совсем, совсем не такая! Она мухи не обидит! И вообще Нина сейчас в больнице лежит, — закончила свою мысль Васька. — Да! Там еще этот Теркин заказчик был в кухне, Гера ему еще кофе предлагал. Это у него называется работа с клиентом. У того и без кофе чуть глаза из орбит не выскочили, Он ведь тоже все видел. Нет, точно она в кухне одна не оставалась…
— А заказчика как зовут, не помните?
— Нет, не помню. Валик, кажется. А может, и не Валик. Гарик? Я специально домой его завез, чтобы прайсы показать. Чтоб, значит, он те взял, которые лучше и которые как раз были в наличии. Но он уперся в какое-то старье. Наверное, в другом месте взял. Особенно после того, что увидел… Подумал, наверное, что мы больные на всю голову.
— Олег, — встряла Васька. — Ты его Олегом называл.
— Да, может, и Олег, — как-то вяло согласился Томашевский.
— А фамилию, случайно, не вспомните?
— Нет, фамилию не вспомню. Да мне кажется, он по фамилии не представлялся.
— Одну минуточку. — Банников порылся в папке и достал фотографию Олега Шумейко. — Вот это случайно не он?
Герман Томашевский взял фото из рук майора. Васька тоже таращилась через стол, но вверх ногами ей было не понять. Да и видела она его мельком.
— Не помню, — неуверенно сказал Томашевский, — может, и он… А что, его тоже убили?
— Нет, он жив-здоров, — с непонятной усмешкой сказал майор. — И еще один вопрос, последний. Вы когда сегодня к подруге своей поедете? — обратился он к Ваське.
— Я сегодня не поеду, — вздохнула она. — Сегодня с утра ее должны были прооперировать. И сразу положат в реанимацию. А туда никого не пускают. И вообще… — Внезапно губы у нее опять задрожали. — Как я теперь ей скажу еще и это…
— Марина Илларионовна. — Саша Бухин вежливо стоял на пороге крохотной чистой кухни, куда пригласила их с Катериной хозяйка. Та самая «дежурная бабуля», к которой послал их майор. Впрочем, слово «бабуля» к ней мало подходило. — Марина Илларионовна, вспомните, пожалуйста, — кто-нибудь подозрительный или просто незнакомый вчера приходил? Особенно нас интересует промежуток между девятнадцатью и двадцатью тремя часами.
— Проходите, молодые люди, садитесь. Вам чаю или кофе? — Нет, спасибо. Вы, наверное, уже слышали…
— Доложили уже… Дворовый телеграф. Главное, такой хороший молодой человек. Жена у него, ребенок. И погибнуть вот так, во цвете лет… — Женщина зябко повела плечами. — Все, что в моих силах. И если вы не хотите чаю… Прошу прощения. — Она скрылась в соседней комнате и появилась снова, держа в руках какую-то тетрадь. — Вот.
— Это что? — поинтересовался Бухин.
— Это журнал. Вы понимаете, я записываю — так просто, на всякий случай. Ну, не всех записываю, конечно, а только тех, кого не знаю. Посторонних, словом. Я привыкла к порядку. Я ведь бывший библиотекарь, — вздохнула она. — К сожалению, книги теперь нужны все меньше и меньше. Вы не читали из последних новинок, например, у Улицкой вышел замечательный роман…
— Да, конечно… — немедленно откликнулся Бухин. — Я… Катерина кашлянула.
— Да, — сказал Бухин, — это все очень хорошо. То, что вы все записываете, Марина Илларионовна. Это просто прекрасно. Для нас, я имею и виду. Так что гам у вас было вчера?
— Вот. Вчера. Да я и так могу сказать про вчера, вот только чтобы время уточнить… Да! Вот вечером… Вот! — Она поставила напротив записи аккуратную галочку. — Я думаю, это то, что вы ищете! Девица рыжая такая, вульгарная. — Она покосилась на Катю, но Катерина и глазом не моргнула. — Знаете, за версту видно, что из тех…
— А как она выглядела, описать вы ее сможете? — Бухин, похоже, сильно заинтересовался рыжей девицей. — И к кому она приходила? Во сколько это было, Марина Илларионовна?
— Вот. Двадцать два часа. Ну, это примерно. Две минуты туда-сюда. А приходила она к Морозову, в сто тридцать вторую. Кстати, совсем не в моей манере сплетничать, но как только жена его за порог, так к нему постоянно шляются девицы. Эта, по-моему, еще и пьяная была.
— Вы ее узнаете, если увидите?
— Разумеется! Разумеется! У меня память, слава богу, прекрасная. Но у нее и внешность, знаете, очень запоминающаяся. Очень вульгарная девица. Чрезвычайно! Волосы рыжие. — Марина Илларионовна опять покосилась на Катерину. — Такие, знаете, в крупную химию…
— Крашеные? — наконец подала голос Катя. Марина Илларионовна задумалась.
— Нет, пожалуй, не крашеные. У нее, знаете ли, цвет лица, извините, конечно, — вот как у вас — румянец очень характерный. Кожа такая — помните, у Тициана…
— А как она была одета, Марина Илларионовна? — перебила ее Катя.
Вахтерша неодобрительно на нее покосилась, видимо, все еще подсознательно причисляя лейтенанта Скрипковскую к когорте рыжих вульгарных девиц с тициановским цветом лица.
— Очень вызывающе. — Библиотекарша поджала губы. — Короткая кожаная юбка — чуть ли не до пупка, колготки такие — в сетку. Ужасные. Блузка красная, с какими-то блестяшками. Тоже очень открытая. Даже, извините, лифчик был виден. Высокая такая, грудастая.
— А в руках у нее было что-нибудь, не заметили?
— Ничего у нее в руках не было. Они у нее в карманах были. Она еще так стояла, руки в карманах, и раскачивалась на своих каблучищах. Кошмар!
— А сумка? Сумка у нее была?
— Сумка? — задумалась консьержка. — Сумка, сумка… Да! Сумка у нее была. Когда она к лифтам подниматься стала, я еще ей вслед посмотрела. Кого-то она мне напомнила, кого-то знакомого такого… Нет! Да! Так вот, сумка. Сумка была. Небольшая такая, черная сумка, плоская, на цепочке.
— А кроме этой подозрительной девицы приходил еще кто-нибудь посторонний?
— Сейчас… Вот, в шесть часов — молодая пара к Митрохиным. Я их хорошо знаю, они все время к Митрохиным приезжают. Они потом вместе вышли, сели в машину и уехали.
— А после восьми, кроме этой девицы, — поморщилась Катя, — никого больше чужих не было?
— Только мастер приходил в сто тридцатую. К Капрельян-цам. В половине девятого. С чемоданчиком. Приятный такой молодой человек.
— Какой мастер? — сразу заинтересовался Бухин. — Телевизионный.
