языком:
— Казак, вот мне девчонка эта понравилась, я щас стреляться ради нее хочу, в русскую рулетку играю, пока не согласится. Ну, скажи ей…
Он крутанул барабан револьвера и стал вновь поднимать руку к виску. Одна из девушек закричала:
— Останови его!
В последний момент я успел вывернуть руку сопротивляющегося КППшника и попытался вырвать пистолет. Солдат, матерясь, резко дернулся, стараясь меня отпихнуть, и тут раздался выстрел. Пуля, к счастью, попала в потолок вагона; поезд остановился, и раздался голос машиниста по громкой связи:
— Вы что там творите? Я вызываю патруль!
— Давай-давай, — прошипел я и отпихнул все еще ничего не соображающего КППшника. — Где вас только понабрали, стрелок ворошиловский.
С громкими криками с другого конца вагона к нам приближались дружки валяющегося на полу солдата. Герои нашего времени, мать вашу! Я повернулся к бледным девушкам и рявкнул:
— В конец вагона, живо!
Девчонки кивнули и рванули к гражданским парням, которые не решались вмешаться. Так-то оно лучше будет. Я их проводил взглядом и повернулся к подошедшим солдатам. Один из них посмотрел на меня заплывшими, похожими на свинячьи глазками, достал раскладной нож и прохрипел:
— Карачун тебе, казачок!
Второй КППшник полез за отворот солдатской куртки и достал небольшой электрошокер. Но какое же мне было удовольствие наблюдать за тем, как менялось выражение туповатых пьяных рож, когда в ответ на их действия я вынул свою шашку.
Глава 2
Патрульный еще раз ударил дубинкой сопротивляющегося КППшника и вытащил из вагона. Четыре здоровенных молодчика в черном камуфляже забежали уже на «Кантемировской». Глава патруля, кряжистый мужчина лет сорока, просмотрел мои удостоверение и паспорт, недоверчиво спросил:
— Ты студент, что ли, бывший? Прописка у тебя не московская, а, насколько мне известно, иногородние добровольцы обязаны жить в казарме при корпусе.
— Я раньше в приборостроительном универе учился, сам из бывшего Татарстана, ну, Татаро- Башкирской Орды. — Я глубоко вздохнул и посмотрел в проницательные глаза офицера. — После Кризиса и беспорядков я решил остаться здесь. Ордынский агломерат сейчас на пике сепаратизма живет, так что возвращаться мне, по сути, некуда. Унтер-офицерскому составу иррегулярных войск разрешено дома ночевать, за исключением осадного положения и непосредственной близости врагов, так что живу я у тетки двоюродной. Сами понимаете, что на казарме жить не сахар.
— Да я знаю, — почесал голову патрульный и перевел взгляд на закованных в наручники рядовых службы КПП. — А с этими как все произошло? Не твоя же служба, зачем полез?
— Да один из этих дураков стал пистолетом размахивать, к девушкам из внутренней службы приставал, в русскую рулетку играть в одиночку начал. — Мне порядком надоела задержка из-за этих трех пьянчуг, хотелось быстрее все закончить. — Я, считай, одному из них жизнь спас, застрелился бы запросто… Потом оставшиеся двое подлетели, у одного нож был, второй шокером щелкал. А мне же по регламенту холодное оружие положено, шашка боевая, я только замахнулся — эти двое, как сайгаки, рванули, забились в конец вагона и полицию звать стали.
Подошел машинист поезда и протянул патрульному кассету:
— У нас автоматическая запись, пленка снимается сразу, копия у меня осталась: сами понимаете, ЧП, мне за дырявую крышу вагона еще отвечать. Совсем обалдели, вояки, ничего святого!
Глава патруля взял кассету и сказал:
— Оставьте свои данные, дело примет серьезный оборот, стрельба в вагоне — это не шутки. Не забудьте расписаться у меня по факту, и я вас не задерживаю.
Спустя какое-то время я снова ехал домой. Дорога заняла очень много времени: в метро после Кризиса старались экономить буквально на всем, поезда ходили с огромными интервалами. Лишь к десяти часам я был на родной «Тушинской». Дома уже порядком заждались: когда я перешагнул порог, тетя Марина только взмахнула руками и укоряюще посмотрела на меня:
— Андрей! Ну я же просила не задерживаться! Я так волнуюсь за тебя!
— Прости, — я примирительно обнял тетку, — только не говори, что ты тут меня весь вечер прождала. Это уже фанатизм!
— Ничего я не ждала. — Тетя стала отстегивать шашку с ремня у меня на поясе, путаясь в ремешках и ворча: — Понавешали на детей оружие, понимаешь ли, ужас, да и только. Зачем вам эти железки, в войнушку играть? Как день прошел? Опять на плацу шашками махали да из пулеметов стреляли?
— Ну да, опять на базе сидели весь день. — Я весело улыбнулся и взял шашку из рук тети. — Сам повешу, тем более это — личное оружие.
— Вот еще! — Тетя выхватила у меня шашку и отнесла в глубь нашей маленькой однокомнатной квартирки. — Он еще с этим тесаком есть собрался! Иди на кухню, сейчас я ужин разогрею. Пока тебя ждала, Андрюша, все остыло уже!
Я хмыкнул и прошел в маленькую кухоньку. Маленький телевизор на холодильнике работал на полной громкости, по единственному телеканалу показывали какой-то старый патриотический фильм. Вроде «В бой идут одни старики». Я помню, как он мне в детстве нравился, в особенности песня, которую пели летчики. Еще одна деталь, связанная с этим фильмом, запомнилась очень ярко: если его показывают, значит, скоро какой-то праздник военный.
Мои размышления прервала вошедшая следом тетя:
— Андрюша, ты руки помыл? Давай я сейчас быстренько суп разогрею, потом чай будем пить.
— Суп — это потрясающе! — В предвкушении вкусного ужина я радостно потер ладони и добавил с хитрецой: — А водочки?
После искрометного подзатыльника я побежал мыть руки в ванную. Ужин был действительно супер, параллельно тетя долго рассказывала что-то про работу на фабрике и прошедший день, затем, по классике жанра, начались вопросы про мою службу. Через пару часов, когда тетя уже легла спать, а по телевизору началась очередная передача о спасении России, я на цыпочках отправился на балкон нашей маленькой квартирки на одиннадцатом этаже. Северное Тушино считалось одним из самых благополучных районов столицы Московского агломерата, беспорядки и бои проходили в основном в центре, а рабочие окраины оказались вдалеке от кровавой политической арены. Я прекрасно помню, как сбежал из своей разгромленной гуками общаги сюда, в Тушино, к тете Марине, единственному в этом городе близкому мне человеку. Вот уже три года мы живем вместе. Когда волна митингов и шествий прошлась по всей стране, в моем родном Татарстане пошел нехилый движ по поводу национальной независимости. Вот уже три года я не знаю, где мои родители, перед тем как с ними связь прервалась, в последнем сообщении по «скайпу» мама мне сказала, что они уезжают в деревню в Оренбургской области, к родне со стороны отца. Больше никаких новостей не случалось, все попытки связаться с ними были напрасны. Судьба Оренбургской области неясна до сих пор, о нынешнем положении дел в этом крае ходит много слухов: кто-то говорит, что он уже давно под властью неких бандитских королей, кто-то утверждает, что области вообще не существует, на ее месте только пепелища уничтоженных городов, поселков и деревень. Кто-то заявлял, что легендарная армия некоего призрачного маршала Победоносцева уничтожила Оренбург за один день, другие же, наоборот, — что Оренбург цел и невредим и на его территории полностью восстановлены промышленность, торговля и там существует сильная власть. Но тем не менее точно никто о судьбе Оренбуржья сказать не мог. Я сильно надеялся, что жители этого края в добром здравии, что там нет бандитов и мародеров, а мои родители мирно живут в родной отцовской деревне и каждый день вспоминают обо мне. А моя младшая сестренка Аня уже закончила школу, хотя бы деревенскую. Сейчас ей должно было исполниться восемнадцать, и, если бы не революция и гражданская война, она училась бы вместе со мной в Москве.
