— Не отпирайся! Ты сказал иное.
Трубецкой хлопнул в ладоши.
В палату вошел нижегородский купец Охлопков, находившийся во все время похода при ополчении. Перекрестившись на все стороны, он поклонился Трубецкому:
— Бью челом, князь, тебе и всему ясновельможному собранию.
— Знаешь ли ты этого человека? — спросил его Трубецкой, указав на Минина.
— Как не знать!
— Говорил ли он то, о чем ты нам поведал?
— Крест целую всему боярству, говорил. Лучше, говорил, поляки, чем бояре.
Минин покраснел, заволновался.
— Зачем клевещешь? Чего ради чернишь людей?! Когда ты слышал от меня такие речи?
Охлопков приблизился к. Минину, взял его за руку и с дружеской укоризной, вкрадчиво произнес:
— Минич… не бери греха на душу, сознайся? Сам я слышал. Кузьма с сердцем отдернул руку:
— Прочь! Отойди от меня, клеветник! Не в чем мне сознаваться. Бояр я не боюсь, не боюсь я никаких земных царей. Мне ничего не надо. А за правду умереть готов.
— Тебе ничего не надо. Но мне говорили, что, вернувшись с почетом и наградами, ты хочешь мясную торговлю забрать в Нижнем… И меня втоптать в грязь.
Грустная улыбка скользнула по лицу Минина.
— Ты убоялся, не перебил бы я после войны у тебя доход? Бедный барышник! Своекорыстие помутило тебе разум и толкнуло на ложь…
В разговор вмешался Мстиславский:
— Чего для порочишь своего земляка? Он убоялся не тебя, а бога! Не он провинился, а ты. Ты склоняешь народ к смуте!
Бояре встрепенулись. Послышались негодующие возгласы:
— Холоп! Против нас пошел! Изменник!
Минин мужественно выслушал крики бояр. Поднялся с места, обвел хмурым взглядом собравшихся.
Когда шум прекратился, Мстиславский спросил Минина:
— Стало быть, ты не признаешься?
— Нет.
Мстиславский хлопнул в ладоши:
— Вот другой послух… Тоже твой земляк.
Появился Фома Демьянов. Он быстрыми шагами дошел до середины палаты, стал на колени перед боярами и несколько раз до земли поклонился им.
— Говорил ли Минин то, о чем ты нам сказывал? — спросил его Мстиславский.
— Как перед богом… — Фома перекрестился, — говорил. Говорил! Пускай покарает меня господь!
— Нам ведомо, Кузьма Минич, что нашелся в Нижнем у вас человек, говорил он против государства, против земского подмосковного ополчения… Прокопий Петрович послал своего усердного воеводу Ивана Ивановича Биркина просить нижегородцев о сборе денег на ополчение… А тот человек всяко отговаривал народ помогать святому всея земли делу. И не токмо Ляпунову, а восстал он и против своего же нижегородского воеводы… против князя Александра Андреевича Репнина… «И ему, мол, не давайте денег…» Мало того, он колебал народ, хуля князей, именуя их изменниками. И есть слух, что и князя Вяземского в Нижнем немного лет назад погубили по его же наущению. А денег он отговорил дать в те поры, в кои князь Репнин, идя к Москве с войском, великую тяготу от скудости и убогости терпел. А ссылался он на свидетельство беглого чувашина Пуртаса. Нехристю он больше поверил, нежели князю.
С кресла сорвался черный, чубастый, с искаженным злобою лицом князь Репнин.
— Тот человек, что морил меня с людьми, за свое умышление казни и проклятия достоин, как изменник… Не князья изменники, а он — супостат, самый и есть. Смерть ему!
Трубецкой перебил Репнина. Тот зло плюнул и сел.
— Царство наше гибло, ляхи ликовали, а этот безумец отторгал народ от помощи православному войску… Не так ли поступали и злоехидные предатели, способники короля!
Обратившись к Охлопкову, Трубецкой спросил:
— Был такой человек у вас в Нижнем?
— Был.
— Как его имя? Назови.
Охлопков, не моргнув глазом, громко ответил:
— Кузьма Минин.
Трубецкой громко, зло произнес:
— Бояре и князья! Много нагрешил против нас Минин!
Опять поднялся шум. Посыпались проклятья и брань. Кузьма с насмешливой улыбкой осмотрелся кругом. Он видел, как ему грозили кулаками, как взбесились курчавые, одутловатые, облеченные в парчу бояре. Он видел, с каким ехидством и злобой тыкал пальцем в его сторону Фома Демьянов, но он ни одним словом не обмолвился после этого в защиту себя.
Кузьму стали хулить по очереди каждый из бояр, говоря о его болтливости, резкости, озлобленности, о безбожии.
Последним говорил Трубецкой.
Вытянув свое сделавшееся в эту минуту похожим на собачью морду лицо и как бы обнюхивая воздух, он мягко сказал:
— Поверь, Кузьма Минич, нам незачем порочить твоего имени… Мы не хотим тебе сделать ничего худого… Мы хотим тебя предостеречь… Напрасно ты не сознаешься… Скажи прямо, всё начистоту… Признайся. Голову рубить тебе мы не станем. Нам ведомо: любишь ты поговорить… Говорун ты неуемный… Мы знаем, что к боярам, князьям и воеводам ты уваженья не имеешь… Но размысли сам: мог бы ты сделать то, что ты сделал, без нас? Нешто не я держал осаду два года? Не я ли истощил вражьи силы? Ипротив Хоткевича не я ли помог ополчению? А ты всё приписываешь себе… Сознайся, староста, не честно это! Холопья вознесли не по заслугам, а ты возомнил, что ты и впрямь первый человек в Московском государстве!.. Покайся! Проси прощенья у бога и у выше тебя государственных мужей… Умерь свою гордыню! Дай нам зарок, что отныне не будешь ты ничего худого говорить о нас!.. Поклянись в покорности! И мы простим тебя.
Минин устало вздохнул, покачал головою и сказал громко:
— Не было того, в чем меня винят! А если вы хотите слышать правду, слушайте: да, не того я ждал здесь, что увидел! Не такой я встречи ожидал от вас малым людям большого дела. Коли боярству нужно погубить меня, губите! Но не поклепом и ехидством, а праведным всенародным судом. Что скажет народ, тому и быть суждено. Обвините меня в смуте, в измене, коли я того заслужил, но не глумитесь надо мной в вельможном застенье… Изменники должны быть судимы не в стенах боярской палаты… Они враги не токмо бояр, но и народа. Он и должен судить их. Но я знаю, вы не захотите народного суда, ибо ни в чем я перед народом не провинился… Как ни хитрите, а правды вам не перехитрить!
Тяжелое, мрачное молчание было ему ответом.
Со своего места устало поднялся Пожарский. Он тихо и с досадой в голосе произнес:
— Я хорошо знаю Кузьму Минина. Тех слов он сказать не мог. Оба эти послуха — ничтожные люди. Я их тоже знаю. Надеюсь, что мне будет больше веры, нежели этим двум мясникам…
После слов Пожарского Мстиславский показал Минину рукою на дверь.
Минин, не поклонившись боярам, вышел прямой, гордой походкой из боярской палаты.
Мстиславский и Шереметевы уговаривали бояр распустить земское ополчение. Хватит дворян и казаков.
— После того присмиреет и Куземка, — хмуро пробасил Мстиславский.
В Стрелецкой слободе, по ту сторону Москвы-реки, на уцелевшей от пожара улице — песни и
