пляски.
У самого дома стрелецкого сотника Буянова под бубны и дудки толпа стрельцов, ополченцев и казаков окружила двух запорожцев.
Лихо вскидывая носками, кружились они вприсядку. А рядом, примостившись на обгорелом бревне, сидели в обнимку несколько хмельных волгарей:
Куда ни глянь — веселые, бедовые лица, раскрасневшиеся от хмельной трехдневной праздничной сутолоки. Стрелецкая слобода оглашается смехом и шутками.
Какой-то казак и кузнец Митька Лебедь сцепились: кто кого поборет. Устали, еле дух переводят, красные, потные, а уступить никому не хочется. Нижегородские ратники с трепетом следят за Митькой. Казаки насупились, пригибаются к земле, с досадой хлопают себя по бедрам, сердятся на своего товарища. Кузнец берет верх. Вот-вот еще немного… и казак валится наземь. Нижегородцы торжествуют, не скрывая своей радости.
В круг выходит высокий, плечистый мордвин, чернокудрый красавец. Вызывает желающих. В его облике — горделивое сознание своей силы.
Толкает Митьку, пристает к нему. Кругом хохот. Митька пятится:
— Полно! Устал. Чего пинаешь?
Мордовские наездники, снующие в толпе в белых войлочных кафтанах, подшучивают над кузнецом: боишься, мол!
Нижегородцы конфузливо жмутся, загораживают Митьку.
— Не тронь! Экой ты детина!
Заглушает всё громкий, мужественный голос со стороны.
— Эй ты! Задира Тимофеич! Обожди-ка!
Все оглянулись. На пороге буяновского дома — Минин. Черные глаза его полны задора. Он в зеленом кафтане, без шапки, с ковшом у губ. Выпил, отдал ковш стоявшей рядом Наталье, быстрыми шагами подошел к мордвину.
— Ну, господи благослови! Давай потягаемся!
Минин перекрестился. Мордвин нахлобучил остроконечную меховую шапку на лоб, уперся ногами в землю, схватил Минина. Тот мягким неторопливым движением обнял его через плечо.
Началась борьба. Вначале ни тот, ни другой не нападал; топтались на месте, упершись друг в друга.
Из буяновского дома повылезли ополченцы. Тут и Гаврилка, и Олешка, и Осип, и нижегородские гонцы, и Пуртас, и многие другие — все с любопытством втиснулись в толпу.
Пляски и песни утихли. Всем хотелось посмотреть на единоборство Кузьмы с мордвином, славившимся в ополчении сказочною силою.
Кто кого поборет? Одни говорили — мордвин, другие — староста. Нижегородцы пришли в большое беспокойство: неужели мордвин повалит Кузьму?
Мордвин был моложе и легче Минина. Он ловко вырывался из его объятий, а вырвавшись, снова со всего размаха бухался своим огромным телом в бок Минину, стараясь сбить с ног. Минин вздрагивал, но не падал, а с яростью набрасывался на мордвина, сильно сжимая его, гнул к земле. Но мордвин тотчас же опять вырывался.
Долго боролись они яростно, отчаянно, изодрали на себе кафтаны, но ни тому, ни другому выйти победителем так и не удалось.
Кончилось вничью. Минин обнял мордвина, облобызал его и, обратившись к толпе, сказал с улыбкой:
— Видите? А я думал, что я — самый сильный… Ан и посильнее меня нашлись. И дай бог, чтобы их побольше было, таких-то! Потом пригодится.
Он взял мордвина за руку и повел с собою в дом.
Снова зазвенели бубны, взметнулись песни, загудели гудошники, пустились в пляс казаки.
Гаврилка вынес из дома саблю. Его окружили нижегородцы.
— Минич подарил…
Нижегородцы восхищенными глазами стали рассматривать широкое острое лезвие.
— Иди. говорит, на Украину и воюй там с панами… Одной веры с нами люди там и крови одной… Обороняй их…
— Стало быть, уже ты не вернешься к нам в Нижний?..
— Нет, братцы. Не вернусь. Прощайте!
Казаки обняли Гаврилку, лица их просияли:
— Эх, молодец! Пойдем с нами!
Один из запорожцев вонзил саблю в землю, надел на нее баранью шапку и давай кружиться вокруг нее. К нему присоединились другие казаки. Да и сам Гаврилка не отстал от прочих…
Минин вышел на крыльцо и громко крикнул:
— Так. так, братцы! Наш день! Гуляйте! Празднуйте!
Выбежали из дворов стрелецкие жены и девушки. Бедовые, озорные. Закружились в хороводе.
Вчерашние бойцы — конные и пешие, бывшие накануне в броне и державшие в руках копья, мечи и самопалы, — теперь в кафтанах и теплых рубахах, увлеченные стрелецкими девушками, вихрем закружились в громадном, шумном хороводе.
Минин, сидя у раскрытого окна, с довольной улыбкой любовался весельем ополченцев.
X
Сентябрь 1616 года.
Ровный, прохладный низовой ветер. Плавно и легко идет стружок вдоль нижегородских берегов.
День погожий и тишина, та особенная тишина, когда мелкая зыбь Волги для бездомовной голытьбы все равно, что нежные морщинки любящей матери.
Привет вам, родные места! Четыре года ваш гость не видел этих мест. Четыре года бродил он в
