— Ты хочешь сказать, сама собой? Как?
— Не знаю как. Но я думал, что она движется, и вы все это знаете, но не хотите, чтобы я узнал.
Смоки тоже засмеялся.
— Почему? То есть почему бы нам хранить это в секрете? А кроме того, как это возможно? А источник энергии?
— Не знаю, папа. — Оберон продолжал смеяться, но смех его грозил перейти в слезы. — Сама по себе. Не знаю. — Он разогнулся и встал со стула. — Я думал… Черт, мне не вспомнить, почему я придавал этому важность, то есть почему это было важно, но я думал, что выведу вас на чистую воду…
— Что? Что? Но почему же ты не спросил? То есть не задал самый обычный вопрос…
— Папа, неужели ты думаешь, что в этом доме можно задавать обычные вопросы?
— Ну да.
— Что ж, тогда я задам тебе самый обычный вопрос, ладно?
Смоки выпрямился на стуле. Оберон больше не смеялся.
— Давай, — сказал Смоки.
— Ты веришь в фейри?
Смоки окинул взглядом своего высокорослого сына. За все время совместной жизни они не обращались друг к другу лицом, словно склеенные спинами. Они переговаривались не напрямую, а через посредников, или поворачивали головы и произносили слова краешком рта; о выражении лица и намерениях друг друга им приходилось гадать. Время от времени кто-то один резко оборачивался, надеясь застигнуть другого врасплох, но тот все равно оставался у него за спиной и смотрел в противоположную сторону, как в старинном водевиле. Попытки сообщаться, высказывать свои мысли в таком положении требовали слишком много усилий, и оба обычно сдавались. Но теперь Смоки обернулся к отцу лицом: то ли на него повлияло то, что случилось с ним в городе, то ли время ослабило оковы, которые удерживали их вместе и одновременно врозь. Поворачиваюсь потихоньку. И Смоки ничего не оставалось, как тоже повернуться и посмотреть в лицо сыну.
— «Верю»? Ну, не знаю, — сказал он. — Думаю, это слово…
— Нет уж. Только без кавычек.
Оберон стоял перед ним в ожидании, глядя вниз.
— Ну ладно, — сдался Смоки. — Я отвечаю: нет.
— Хорошо! — мрачно-торжествующе кивнул Оберон.
— И никогда не верил.
— Хорошо.
— Разумеется, — продолжал Смоки, — мне не следовало говорить об этом вслух или напрямую расспрашивать, что почем в этом доме; мне не хотелось портить дело тем, что… не присоединяюсь. Поэтому я всегда молчал. Никогда не задавал вопросов. Никогда. В особенности самых обычных. Я надеялся, ты это замечал, потому что мне было непросто.
— Знаю.
Смоки опустил глаза.
— Прости, что обманывал тебя… если я действительно тебя обманывал. Я думал, что это не так. Прости, что все время как бы шпионил за тобой, что пытался проникнуть в тайну… меж тем как все время предполагалось, будто мне она известна, так же как и тебе. — Он вздохнул. — Это не так просто. Постоянно лгать.
— Секундочку, папа…
— Никто, как будто, не имел ничего против. Кроме тебя, наверное. Ладно. Они, судя по всему, тоже не возражали, что я в них не верю; Повесть продолжалась, ничуть не изменившись — так ведь? Но, признаюсь, я немного завидую, во всяком случае — завидовал. Тебе. Потому что ты знал.
— Погоди, папа, послушай.
— Нет, все нормально. — Смоки был готов, если уж на то пошло, посмотреть сыну в лицо. — Только… Мне всегда казалось, что ты — именно ты, а не другие — способен это объяснить. Что ты хотел объяснить, но не мог. Нет, все нормально. — Смоки поднял руку, отвергая увертки и отговорки. — Они — то есть Элис, и Софи, и Тетя Клауд, даже девчонки — говорят все, что можно сказать, но в их словах ни разу не прозвучало объяснения, нужного объяснения. Может, им кажется, что они объясняли, подробно и много раз, но мне не хватает ума понять. Возможно, мне действительно не хватает ума. Но я всегда думал, — сам не знаю почему — что сумею понять тебя и что ты вот-вот проболтаешься…
— Папа…
— И что мы с самого начала повели себя неправильно, так как тебе пришлось хранить секрет и как бы прятаться от меня…
Нет! Нет, нет, нет.
— Честно, мне очень жаль, если ты чувствовал, что я за тобой шпионил, выведывал и все такое, но…
— Папа, папа, пожалуйста, послушай хоть секунду!
— Но если уж мы решили задавать друг другу самые обычные вопросы, то я хотел бы знать, что же тебе…
— Ничего мне не было известно! — Выкрик Оберона заставил Смоки встрепенуться и поднять глаза. Сын, с бешеным огнем во взоре, готовился то ли обличать, то ли исповедоваться.
— Что?
— Ничего мне не было известно! — Внезапно Оберон опустился перед Смоки на колени. Все его детство было поставлено с ног на голову, и ему захотелось залиться смехом умалишенного. — Ничего!
— Тогда почему же ты вечно скрывал?
— Что скрывал?
— То, что тебе было известно. Тайный дневник. И все эти таинственные намеки…
— Папа. Папа. Если мне было известно что-то, о чем ты не знал, пришла бы мне мысль, что старая модель движется, но все об этом молчат? А как насчет «Архитектуры загородных домов», про которую ты мне ничего не хотел объяснять?
— Я? Это ведь
— Ладно, а как насчет Лайдак?
— Что насчет Лайлак?
— Что с ней случилось? Я говорю о дочери Софи. Почему никто мне не сказал? — Он схватил отца за руки. — Что с ней случилось? Куда она исчезла?
— Ну да, — повторил Смоки, раздраженный сверх всякой меры. — Куда она исчезла?
Они уставили друг на друга безумные глаза, в которых светились одни вопросы и никаких ответов, и в тот же миг все поняли. Смоки хлопнул себя по лбу:
— Но как ты мог думать, что я… что я… То есть разве не было сразу видно, что я не знаю…
— Ну, я ломал себе голову. Думал, вдруг ты притворяешься. Но не был уверен. Откуда взяться уверенности? У меня не было случая.
— Тогда почему ты…
— Не произноси этого. Не произноси: почему ты не спросил. Не надо.
— О боже, — рассмеялся Смоки. — Господи.
Оберон, тряся головой, снова опустился на пол.
— Весь этот труд, — сказал он. — Все усилия.
— Думаю, я выпью еще чуточку бренди, если ты сможешь дотянуться до бутылки. — Смоки пытался поймать свой пустой бокал, который куда-то закатился в темноте. Оберон налил ему и себе, и долгое время они сидели молча, обменивались взглядами и посмеивались, качая головой. — Нет, это что-то, — заметил Смоки. — А каково бы было, — добавил он, помолчав, — если бы никто из нас не был посвящен. Если бы мы, ты и я, отправились бы сейчас в комнату твоей матери… — Эта мысль заставила его рассмеяться. — И сказали бы: послушай…
— Не знаю, — проговорил Оберон. — Бьюсь об заклад…
— Да, — кивнул Смоки. — Да, я уверен.
Ему вспомнилось, как они с Доком много лет назад отправились на охотничью вылазку. В тот день Док,
