Маленький, большой

ее семья верила. А я — нет, никогда. Думаю, они и до сих пор верят. Но теперь это просто безрассудно. Мог ли я поверить во все это? Я хотел поверить, действительно хотел поверить в фейри, увидеть их, но если со мной этого так и не произошло — даже мысли такой у меня в голове не возникало, — то как же я мог принять ее подарок?

Мистер Вудз энергично затряс головой.

— Нет-нет, — возразил он. — Это совершенно изумительный подарок. — Он недоуменно пожал плечами. — Просто у вас нет мешка, чтобы туда его сложить, вот и все. Взгляните! Мы подарим вам подарки. Настоящие. Ничего из самого важного не утаим. — Он откинул крышку горбатого сундука, окованного темно-серым чугуном. Внутри что-то блестело. — Взгляните! — сказал он, вытягивая из сундука длинную змейку ожерелья. — Из чистого золота!

Все остальные смотрели на Смоки с улыбкой, явно одобряя преподносимый подарок и ожидая с его стороны потрясенных речей и всяческих изъявлений благодарности.

— Вы… вы очень добры, — заикаясь, проговорил Смоки, а мистер Вудз тем временем набросил ожерелье на шею Смоки и обмотал раз-другой, как будто собирался его задушить. Золото не было холодным, как положено металлу, наоборот — теплым, как его тело. Ожерелье было таким тяжелым, что заставило его согнуться.

— Что еще? — спросил мистер Вудз, оглядывая Смоки и теребя пальцем губу. Миссис Андерхилл указала спицей на круглую кожаную коробочку, лежавшую на верху буфета. — Верно! — вскричал мистер Вудз. — А как насчет этого? — Шаря рукой по верху буфета, он подтягивал коробочку к себе, пока она не упала ему на грудь. Он, как фокусник, открыл крышку. — Шляпа! Это была красная шляпа с высокой мягкой тульей, перехваченная заплетенным косичкой ремешком, на которой плавно покачивалось перо белой совы. Мистер Вудз и миссис Андерхилл одновременно выдохнули: «А-а-а-а!», и миссис Вудз вместе с миссис Андерхилл внимательно следили за тем, как мистер Вудз водружал шляпу на голову Смоки. Шляпа была тяжелой, будто корона.

— Интересно, — растерянно проговорил Смоки, — что же случилось с Дейли Элис?

— Да, кстати, — сказал с улыбкой мистер Вудз, — последнее по счету, но не по важности и не по качеству… — Он достал откуда-то из-под кровати потрепанный, изъеденный мышами кожаный саквояж, осторожно положил на стол и пододвинул к Смоки. Взор его, казалось, тоже слегка затуманился печалью. Большими руками он ласково огладил поверхность саквояжа, будто перед ним была его возлюбленная. — Смоки Барнабл, — произнес он, — вот вам мой подарок. Дейли Элис не в состоянии была его преподнести, даже притом, что ей этого хотелось. Саквояж стар, но именно потому еще более вместителен. Держу пари, что в нем найдется место для… — По лицу его промелькнула тень сомнения; щелкнув застежками в виде скрещенных костей, он раскрыл саквояж, заглянул внутрь и ухмыльнулся. — О, места тут хоть отбавляй. Хватит не только для ее подарка, но найдутся кармашки и для твоего неверия, и для чего угодно. Очень удобен для переноски.

Пустой портфель оказался тяжелее всего.

— Вот и все, — сказала миссис Андерхилл, и дедовские часы мелодично пробили несколько раз.

— Пора идти, — добавила миссис Вудз, а младенец нетерпеливо зачмокал.

— Что случилось с Элис? — задумчиво проговорил мистер Вудз. Он дважды обошел комнату, выглядывая из маленьких темных окошек и не пропустив ни одного угла. Открыл дверь: за ней Смоки увидел непроглядную тьму и услышал долгое сонное перешептывание, но миссис Вудз поспешно ее захлопнула. Мистер Вудз поднял палец к потолку, словно его осенила внезапная идея, и брови его поползли вверх. Он подошел к стоявшему в углу громадному платяному шкафу на когтистых ножках, рывком распахнул дверцы, и Смоки увидел мокрый лес, сквозь который он шел вместе с Элис, и где-то в отдалении саму Элис, лениво плетущуюся на полдневном зное. Мистер Вудз предложил ему войти внутрь шкафа.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал Смоки, занося ногу, чтобы забраться в шкаф. — Спасибо вам за все эти штуковины.

— Забудьте, — отозвался мистер Вудз, голос его удалился и сделался неразборчивым. Дверцы шкафа захлопнулись за Смоки с долгим низким гудением, напоминавшим гул далекого огромного колокола. Он, начиная хлюпать носом, пробрался через мокрый подлесок, наклоняясь и отводя хлеставшие его по лицу ветки.

— Куда ты подевался, черт побери! — приветствовала его Дейли Элис.

— Я был у Вудзов.

— Вижу. Посмотри на себя.

Толстые стебли ползучих растений Как-то обвились вокруг его шеи; цепкие колючки, усеяв рубашку, впились в тело.

— Проклятье! — только и смог он вымолвить.

Элис засмеялась и начала стряхивать листья с его волос.

— Ты что, упал? Как это ты умудрился набрать полную голову сухих листьев? А это что у тебя там?

— Саквояж, — ответил Смоки. — Теперь все в порядке. — Он поднял и показал ей давно опустевшее осиное гнездо, которое держал в руке: тонкие стенки тут же рассыпались на кусочки и обнажили множество внутренних ячеек. Оттуда выползла божья коровка, похожая на капельку крови, и тотчас же улетела.

— Божья коровка, лети на небо, — сказала Дейли Элис. — Вот теперь все в порядке. Знаешь, тропинка была здесь всегда. Пойдем.

Рюкзак, пропитанный влагой, оттягивал Смоки плечи, и ему отчаянно хотелось его сбросить. Но Смоки последовал за Элис по изрытой колее, и вскоре они подошли к просторной замусоренной вырубке под осыпавшимся глинистым берегом. Посреди участка стояла потемневшая лачуга, покрытая толем, от которой к лесу тянулась набухшая от дождя веревка для сушки белья. Во дворе на бетонных блоках стоял грузовичок без колес, а возле него крадучись пробиралась черно-белая кошка, мокрая и сердитая на вид. Женщина в фартуке и галошах махала им рукой из обвязанного проволокой курятника.

— Вот и Вудзы, — объявила Дейли Элис.

— Ага.

Но даже когда перед ними уже стояли чашечки с кофе, а Эми и Крис Вудз болтали о всякой всячине и от сброшенного на линолеум рюкзака расплывалась большая лужа, Смоки все равно чувствовал на спине его тяжесть, которую не в силах был стряхнуть, и постепенно ему стало казаться, что он всегда нес на себе этот груз. Смоки решил, что он ему по плечу.

Остаток дня и последние впечатления от путешествия впоследствии вспоминались Смоки очень смутно. Когда молчание затягивалось, Дейли Элис, случалось, напоминала ему те или иные подробности, как будто ей больше не о чем было вспомнить, и он заученно отвечал: «Да-да» (возможно, и вправду вспоминая то, о чем она говорила, а возможно, и нет).

В тот самый день Клауд, сидя на веранде за стеклянным столиком и думая только о том, чтобы довести до конца мысленную слежку за путешественниками, перевернула козырную карту под названием «Тайна» и только собиралась положить ее на место, как вдруг у нее перехватило дыхание и по всему телу пробежала дрожь. Глаза ее вдруг наполнились слезами, и когда Ма пришла звать ее к завтраку, Клауд, с покрасневшими веками и все еще потрясенная тем, о чем она еще не знала и даже не подозревала, напрямик, без уверток и экивоков, выложила ей всю правду. А когда Смоки и Дейли Элис вернулись — загоревшие, слегка поцарапанные, но счастливые, — то увидели, что окна фасада закрыты шторами (Смоки не знал об этом обычае), а на крыльце с торжественно-печальным видом стоит доктор Дринкуотер.

— Оберон умер, — сказал он.

По пути

Грачи (Смоки предполагал, что это грачи) летели домой по исполосованному облаками холодному небу к нагим деревьям, о чем-то жестикулировавшим за свежевспаханными бороздами мартовского поля (в том, что это март, Смоки не сомневался). Сломанная изгородь из щелястых досок, с отверстиями от выпавших сучков, отделяла поле от дороги, по которой шел Путник в остроконечном капюшоне, похожий слегка на Данте с гравюры Доре. У ног его тянулся ряд белых, с красными шляпками, мухоморов, а лицо Путника выражало тревогу — нет, удивление, поскольку последний в строю крохотный мухомор, приподняв свою красную шляпку, смотрел на него с хитрой улыбкой.

— Это оригинал, — сказал доктор Дринкуотер, указывая на картину бокалом, наполненным хересом. — Художник подарил ее моей бабушке Вайолет. Он был ее поклонником.

Детскими книгами Смоки были сочинения Цезаря и Овидия, и он никогда прежде не видел работ этого