Любовь и сон

— Надеюсь, вы не против поговорить сначала с доктором Олифантом.

Флойд пожевал табак, нетерпеливо сплюнул и устремил взгляд вдаль.

— Минуту, не больше, — заверила Винни. — Девочка только-только оправилась от тяжелой болезни.

Флойд обернулся к грузовичку, и через мгновение водитель заглушил мотор. Пока Флойд всходил на веранду, Хильди метнулась в кухню, бросила подносы, позвала за собой Бёрд и Уоррена и с ними припустила вверх по задней лестнице, в холл, а там к печной заслонке, где (как они прекрасно знали) можно было услышать разговоры в нижней комнате.

Они пропустили приветствия и скупой обмен любезностями, вслед за которым Сэм, как водится, предложил сигарету, а Флойд ее принял и засунул за ухо, как плотник карандаш.

Мои законные обязанности никто не отменял, говорил Флойд.

Да-да, конечно (голос Сэма с Сэмова кресла).

Нельзя, чтобы она жила не на виду у меня.

Но у меня тоже есть обязанности перед законом, сказал Сэм (у Хильди потеплело в груди — там, где она затаила дыхание). Она очень больной ребенок, и я должен быть уверен, что ей не станет хуже. Ну-ну-ну (наверное, в ответ на какой-то жест Флойда). Я мог бы поместить ее в здешнюю больницу. Мог бы.

Снизу донеслись отзвуки спора, перегруппировки сил — даже приблизив ухо к решетке, Хильди ничего не могла понять; и тут Уоррен потребовал, чтобы ему объяснили происходящее.

— Цыц, Уоррен. Замолкни. Пожалуйста. Не хотел вас обидеть, говорил Флойд. Разумеется.

Поймите, док. В чем тут штука. Мы ведь христиане.

Да ну, отозвался Сэм. Хильди была уверена, что знает, с каким лицом он это произнес.

Чтобы девчонку туда забрали. В эту больницу. Вы там все Римскому Папе поклоняетесь. Для нас это все равно что дьяволу из пекла поклоняться.

Возмущенная, Хильди, не дыша, ждала ответа Сэма — какого именно, она себе не представляла, но уж точно убийственного.

Но Сэм сказал только: Ладно, не собираюсь с вами спорить.

Он, видимо, встал, и до Хильди долетели его слова: Вот что я вам скажу. Идите в задний домик, повидайте ее, проверьте, как у нее дела. А потом поговорим.

Это было все. В нижней комнате наступило молчание. Хильди (Уоррен не оставлял ее в покое; чё они говорили чё говорили) пришла в голову удручающая мысль, что мир взрослых и известный ей мир разделены пропастью и однажды ей предстоит оказаться по ту сторону, думать и чувствовать, как они, а не как сейчас; и только тогда она поймет, нужно ли было ужасаться из-за поступка — или бездействия — Сэма: так спящему, чтобы судить о своем сне, необходимо для начала проснуться.

Пирс, лежа в постели, слышал, как открылась дверь бунгало; слышал, как Флойд Шафто разглядывал свою дочь, внучку, то есть слышал его дыхание, а Бобби молчала. Когда они нарушили молчание, то заговорили разом, причем очень тихо и быстро, словно на каком-то иностранном языке.

Пошли. Ты здесь не останешься.

Останусь, если захочу.

Ты здорова.

Лучше бы мне помереть. Ладно, ты уже здорова. Пошли. Не пойду.

Флойд замолчал. Пирс (ухо его словно бы выросло в чувствительную антенну) различал дыхание Бобби: частое, злое, в горле слабо посвистывает мокрота.

Они тебе что-нибудь вдалбливали в голову? — спросил Флойд. Молиться чему-нибудь заставляли? Говори!

Не твое дело.

Ты бы хоть уважение поимела. Было бы к кому. Живо домой.

Не пойду. Не смей меня трогать. Убью. Перережу тебе глотку, когда заснешь. Так и знай.

Чертовка. Это они тебя настроили. Ты проклята.

Молчание. Дверь бунгало закрылась. Пирс лежал неподвижно, пока мефитические[107] проклятия Шафто (еще более страшные оттого, что произносились они приглушенным голосом) не испарились и горячечное дыхание Бобби не выровнялось. Сердце его билось учащенно; он понимал, что Бобби нельзя покидать этот дом и возвращаться в свой прежний, что лишь благодаря отчаянной дерзости она унесла оттуда ноги, что там ей грозит гибель; ясно было, что это неправильно, такого не допустят в том мире, где жил он сам, где правили Сэм и Винни, а не Флойд.

Чуть позже пришла Винни и мягко сообщила Бобби, что отец пожелал оставить ее здесь, с ними, пока она совсем не поправится. Пусть отдохнет день или два, и тогда доктор Олифант отвезет ее обратно в отцовский дом.

В ту ночь в бунгало собрались Невидимые (по одному, под разными предлогами выскользнули наружу и, нарушая карантин, фактически уже отмененный, пересекли крытый переход); они дали Бобби чистую белую рубашку и, когда она оделась, нашли пузырек, в который Пирс на причастии зачерпнул святой воды из купели, — за последние два дня его неоднократно перепрятывали и тем, быть может, лишили силы, но, во всяком случае, ничего не пролили.

Кто совершит таинство, сомнению не подлежало. Сестра зачитывала им правила из своей черной книжечки (Хильди требовала разъяснить то одно, то другое): Лица духовного звания предпочтительней мирян, католики предпочтительней некатоликов, мужчины предпочтительней женщин (исключения — в случае крайней необходимости), родителям не позволяется крестить собственных детей (почему? — недоумевала Хильди и недоумевает до сих пор).

В последнюю минуту Бобби передумала, но, выслушав убедительные аргументы (это ее последний шанс, и, разумеется, она теперь достаточно подготовлена; они ее не покинут, а как-нибудь продолжат наставлять), все же согласилась. Ее поставили на колени между восприемниками, Бёрд и Хильди, и Пирс (их могли, конечно, в любую секунду прервать, но кто?) открыл пузырек с краденой теургией.[108] После крещения, на какой-то миг, пока душу не замутит первый неблагой (хотя и простительный) порыв, первое неправедное желание, она пребывает в изначальной, замысленной Создателем, чистоте, и если бы сейчас им на головы обвалилась крыша, Бобби была бы единственной, кому был бы обеспечен мгновенный и беспрепятственный доступ к престолу Господню. Полный высоких чувств, Пирс опрокинул пузырек, маслянистая жидкость потекла по волосам Бобби, и та захихикала от щекотки. Вращение мира под их коленями сделалось заметным.

— Baptiso te,[109] — читал он по требнику.

— Бобтизо? — повторил Уоррен, которому попала в рот смешинка.

— Baptiso te, Roberta, in nomine + Patris et + Filii et + Spiritus Sancti.[110]

— Амен, — произнесли они. И задумались, что делать дальше.

Пирс — от благоговейного страха у него чуть кружилась голова — отложил в сторону требник и пузырек. Ни на кого не глядя, Бобби промокнула рубашкой каплю жидкости с уха, забралась в кровать Бёрд и легла неподвижно, лицом к стене.

— Бобтизо, — не успокаивался Уоррен. — Бобтизо!

На следующий день тихая и бледная Бобби натянула на себя тоненькое платьице в цветочек (вид у него был жалкий — хуже, чем в день ее первого появления), потом кофту (пальцы вслепую застегивали уцелевшие пуговицы, глаза смотрели в сторону) и пальтишко с меховым воротником. В бумажном мешке была еще одежда, отобранная Винни из гардероба Бёрд и Хильди, несколько банок с консервами, батон, а также иллюстрированная книжка с ангелами — на ней остановилась Бобби, когда ей предложили взять что-нибудь из библиотеки Олифантов. Хильди просмотрела свои святые картинки, отложила несколько нелюбимых, а также, великодушно, одну любимую: Цветочек с охапкой роз, в коричневом, теплого тона, платье и черном капюшоне — прямо как птичка-поползень, — и отдала насовсем Бобби.