— Молись! Неужели и у гроба сестры ничто не отзовется у тебя в сердце, не покажутся слезы? А, Боже!
Послушный Матвей оставил нож, которым строгал лучину, упал на колени, перекрестился и громко, как дитя, начал читать молитвы, а окончив все, сколько знал, перекрестился снова, встал и сказал отцу:
— Уже.
Старик приподнялся с земли.
— За работу! — сказал он. — Видишь лежит не похороненная, сделаем ей хотя бы из драниц гроб, пускай не лежит бедное дитя без погребения. Бери топор.
Страшно было смотреть на старика, который рубил дерево с силой, удвоенной отчаянием и горячей поспешностью, и отбрасывал огромные щепки. Сам он снял мерку с тела дочери, сам распоряжался работой, которая через несколько часов была окончена. Стоя на коленях, выстилал он гроб мхами и бессмертниками, потом с наружным хладнокровием подошел к телу дочери. Но здесь неутолимая боль овладела им, он упал на труп и заплакал.
— Дитя мое, дитя мое! — говорил он, рыдая. — Такой ли день для тебя грезился в голове моей! Думал ли я когда, что убийца будет тесать гроб тебе из украденного дерева и обагренными кровью руками, на неосвещенной земле зароет тебя, увядшую преждевременно, безумную даже в минуту кончины!.. О, мой Боже! Одно дитя хороню, а другое, другое?.. Господь знает, как оно кончит. Прощай, милое дитя мое! По крайней мере, теперь не коснется тебя чужая рука; я сам положу тебя на вечный покой, как ты должна была закрыть глаза отцу и положить его. Долго, долго жил я.
И сильными руками поднял старик мертвое тело. В то время черная коса Юльки разостлалась до земли и из нее посыпались бессмертники. Отец встал на колени и собрал их. Матвей смотрел на это с разинутым ртом и немного скривился; казалось ему, что он заплачет, но он никак не мог собрать слезы.
И снова поднял труп будник и тихо, осторожно сложил в убогом гробе. Здесь, как мать укладывает на сон ребенка в колыбели, Бартош сложил Юльке на груди крестом руки, голову на черную косу, и покрыл своею одеждою, как бы защищая от холода. Потом поцеловал в чело и снова из отца сделался могильщиком. Стоя на коленях, заколотил он гроб деревянными гвоздями и старательно заложил мхом щели.
Окончив это, старик нашел дерево, обтесал его остро и подал знак Матвею.
Тот, однако ж, догадался, что надо рыть землю. При слабом свете догорающих лучин Бартош поспешно отбрасывал жесткий песок, осматриваясь на восточный край неба.
Сын делал то же самое, но медленно и неловко. Бурко сидел у гроба и жалобно выл.
Начинало рассветать, когда яма была готова. И опустили тело в безвестную могилу, а отец первый посыпал горстью желтого песку закрытые глаза бедной девушки.
И насыпали они могилу, насыпали, пока рассвело совершенно. Ясный день был уже на небе, и крик приближающейся облавы слышался отовсюду, когда Бартош, вытесав крест, вкопал его в головах у Юльки.
Матвей, измученный, упал на землю. Старик склонился только на могилу и остался без движения.
А птицы щебетали на деревьях, а резвый свежий ветерок повевал по лесу, а солнце выкатывалось веселое, ясное, лучистое.
Через два часа облава схватила отца и сына, лежащих у могилы Юльки. Матвей был сонный.
Бартош позволил себя взять, связать и шел молча, сказав только несколько слов управляющему, чтобы выпустили Матвея, сразу признаваясь в преступлении. Матвея даже не связали, зная его трусость и ограниченность рассудка. Отец раза два оборачивался к нему, думая, что он останется в лесу, но инстинктивно шаг за шагом, Матвей с собакой плелись за Бартошем.
XIX
В Сумаге несколько докторов окружали Яна и мать его, которая снова лежала без чувств в горячке. Молодой человек, хотя простреленный навылет над сердцем, не был, однако же, ранен смертельно. Он еще мог снести и пережить рану, которая будь дюймом ниже — положила бы его в могилу.
Но напрасно утешали этим мать; старушка даже не могла понять, что ей говорят; вынуждены были перенести ее в комнату сына, чтобы она сама видела его живого, сидящего. Этим средством только могли возвратить ей чувство и здоровье, потому что она не хотела верить, что сын ее жив.
Но сильное волнение окончательно потрясло слабую ее голову и расстроило старушку; в несколько дней она быстро и страшно постарела. Малейший шелест, звук, смех, стук двери поражали ее и наводили на нее ужас. Она дрожала перед каждым незнакомым лицом, и хотя не знала, кто выстрелил в ее сына, однако, материнский инстинкт говорил ей, что надо бояться чужого.
Ян тоже встал другим человеком после болезни; с кровью, пролитой из молодой груди, с кровью, которой заплатил он за буйства молодости и свой проступок, вытекло у него много недоброго.
Первым его старанием, когда он пришел в себя, было уволить Бартоша от всех преследований. Трудно было достигнуть этого, но так как он не умер от раны и сам хлопотал об обвиненном, то будника освободили, с тем, однако ж, чтобы старик навсегда удалился из этого края. Ян хотел щедро одарить старика, но последний с презрением и гневом оттолкнул подарок. Разбросанные деньги были подобраны свидетелями, а будник взял только свое ружье из угла и вышел, не сказав ни слова. Матвей и Бурко поплелись за ним.
Прежде чем листья с деревьев упали на землю и на могилу Юльки, старого будника нашли мертвым на желтом песке возле креста, означавшего гроб его дочери.
Матвей и Бурко сидели ниже. Один плел лапти, другой грыз кусок черствого хлеба.
А во дворе господском?
Многое там изменилось, хотя и постепенно. Не было уже ни шумных забав, ни безумной молодежи, ни буйных приятелей. Ян постарел и сидит у матери, прислуга которой, за исключением панны Теклы, вся новая.
Матвея сделали лесничим, а Бурко и до сих пор ходит за ним. Он часто мог бы жаловаться на неблагодарность своего хозяина, если бы собаки далеко не были честнее, а в особенности терпеливее людей.
Примечания
1
Кладовая.
2
Лучник — род колокола из холста или соломы, обмазанного глиной и привешенного к потолку. Под ним зажигают лучину — и дым и копоть уходят вверх через этот лучник.
