Юноша пожал плечами и спросил:
— Чего же ты хочешь от меня?
— Чтобы вместе со мною вы поехали в Жербы и помогли мне объясниться с маменькой…
— Ну, это трудная задача! Она порядком намылит тебе голову… Гм!.. Как вижу, ты уже попал в западню и нашел себе там теплый уголок, поступай, как хочешь… Ребенок до тех пор не верит в силу огня, пока не обожжется… и тебе надо обжечься… Едем!
Старик надел шапку, взял неразлучный кисет с табаком, трубку и палку, сел вместе с Алексеем в бричку и поехал в Жербы.
Здесь счастливый Ян с самым горячим усердием вместе с матерью занимался хозяйством. Ему очень нравились увольнение от учения и название домохозяина, а потому он наслаждался счастьем по-юношески, не спал, не ел и всюду бегал точно угорелый. Дробицкая должна была даже удерживать его от излишней горячности. Граф и Алексей встретили его летевшим на коне в поле и только что миновавшим свой двор. Ян улыбнулся Алексею, поклонился графу и стрелою поскакал из деревни. Дробицкая, стоя на крыльце и глядя на Яна и въезжавшего Алексея, повторяла в мыслях:
— Все-таки это не Алексей! Но да будет воля Божия!
— Вот я привез вам беглеца! — воскликнул Юноша.
— Как? Вы оба были в Карлине?
— Я не был, — отвечал граф, — но мы встретились на дороге, и, так как вы давненько не видали меня и, верно, стосковались…
— Есть о ком тосковать! — сказала Дробицкая. — Вот угадал, так угадал…
— Женщины никогда не сознаются в своих чувствах, старая штука, сударыня!
Оба старика рассмеялись.
— Теперь я приехал, — продолжал граф, — засвидетельствовать вам мое уважение и поздравить…
— С чем?
— С двумя счастливыми обстоятельствами.
— Даже с двумя?
— Во-первых, с производством в домохозяева вон того молодца, который от радости, что снял с себя гимназический мундир, готов сломать себе шею…
— С чем же другим хотите вы поздравить меня?
— Второе поздравление, — сказал Юноша, садясь на крыльце, — гораздо важнее, и даже вы еще не знаете об этом…
— Вот тебе и на!.. Не поел ли скот необгороженную скирду?
— Гораздо хуже, сударыня! Паны подъели у тебя сына.
— Знаю я об этом…
— Не совсем.
— Опять какая-нибудь новость?
— Пан Алексей назначен управителем имения, поверенным и привилегированным другом Карлинских…
Дробицкая взглянула на сына и спросила:
— Что это значит?
— Так точно, милая маменька, я буду управлять имениями… Карлинских. Ултайский возвышает цену за свой участок, гораздо больше я заработаю для вас на новой должности, нежели на этой ничтожной аренде.
— Ну, уж забил же он себе вздор в голову! — воскликнула мать, всплеснув руками. — Да он прямо идет к погибели…
— Да что тут худого? — спросил граф.
— И вы еще спрашиваете? — грозно отвечала вдова. — Даже, пожалуй, готовы уверять, что это хорошо?.. Да зачем же вы надели свою сермягу? Видно, для того только, чтобы под нею легче обманывать простаков? Неужели вы, в самом деле, полагаете, что для моего сына большое счастье — из свободного человека сделаться слугою на жалованьи?
Старик сердито насупил брови, погладил бороду, склонил голову и сказал:
— Если уж мы начали говорить таким образом, то лгать не буду… Я не одобряю намерения вашего сына, но верю, что человеку следует предоставить полную свободу, пусть он делает, что хочет. В противном случае, держа сына на привязи, вы сделаете его на всю жизнь ребенком.
— Ведь я дала ему волю, — возразила мать. — Впрочем, дала не для того, чтобы он пошел служить!
— Милая маменька, — перебил Алексей, — вы хорошо знаете меня, я не закабалю себя во всякую службу, но ведь Юлиан друг мой… это вовсе не будет служба…
— Да, рассказывай! Что ж ты будешь делать там? Сидеть сложа руки? Но это еще хуже для тебя.
Алексей опечалился. Матери стало жаль его.
— Я должна была сказать тебе всю правду, — прибавила она более ласковым тоном. — Не буду загораживать тебе дороги… я уж сказала один раз навсегда, что ты свободен… Но сообрази хорошенько: что ты готовишь себе? Подумал ли ты, какую тяжесть берешь на себя? Поверь, ты и друга потеряешь, и себя уронишь в общем мнении.
— Я уж говорил ему это, — отозвался Юноша, — но мы, с нашей стариковской опытностью, пас перед его знанием света.
Алексей покорно и молчаливо перенес это первое нападение. И только когда матушка несколько успокоилась, когда ему позволили говорить, он объяснился подробнее, вернее, изобразил свою будущность, исчислил все материальные выгоды, которые, в самом деле, могли улучшить их семейное положение, и, наконец, прибавил, что более для семейства, нежели для себя приносит теперешнюю жертву.
— Мы, со своей стороны, освободили тебя от всяких жертв, — отвечала Дробицкая, — но, как видно, и это на тебя не действует… Я давно предчувствовала, что эти Карлинские принесут нам несчастье, их фамилия всегда производила на меня неприятное впечатление, а узнавши первый раз, что ты был у них, я даже содрогнулась… Да будет воля Твоя, Господи!
Слезы сверкнули на глазах матери, но она проворно отерла их и прибавила:
— Перестанем лучше говорить об этом. Твой дед, прадед и отец никому не служили. Они были бедные люди, но умели довольствоваться малым, жили хорошо… ты хочешь попробовать чужого хлеба. Не запрещаю тебе, но предчувствую твою тяжкую долю. Кто знает, что ожидает тебя? Ты приобретешь барские привычки, возгордишься перед нами и будешь словно нетопырь, который не похож ни на мышь, ни на птицу… Гораздо бы больше хотелось мне видеть тебя честным земледельцем, весело возделывающим свой собственный участок, в поте лица, но, верно, не такова твоя судьба…
Она замолчала и движением головы попросила к себе в дом молчавшего Юношу.
Ни советы матери, ни насмешки графа, ни собственное сознание последствий настоящей решимости уже не остановили Алексея. Оправдываясь роковой необходимостью, но, в сущности, увлекаемый тайным чувством, он пошел служить Карлину и его обитателям. Яцек Ултайский, дорожившийся своим участком в Жербах, в том предположении, что он будет крайне нужен Алексею, узнав, что Дробицкий вовсе не думает поселиться на нем, спустил тон и цену, и аренда осталась на прежних условиях за Яном и его матерью.
Перемещение Алексея в Карлин было для Юлиана днем невыразимой радости. Он сам выбрал для друга квартиру в нижнем этаже замка, с выходом в сад, состоявшую из нескольких комнат, убранную со вкусом и удобную до излишества. Но Дробицкому скучно показалось в каменных покоях. Он сознавал себя здесь чужим, второстепенным лицом, потому что привык в своем доме быть паном и центром семейства. Когда он первый раз по переезде сюда встретился с Полей, веселая девушка взглянула на него печально и с выражением сострадания.
— Ах, и вы уж здесь! — сказала она со вздохом. — Хорошо, мы будем поддерживать и утешать друг друга. Мы оба здесь, точно выходцы из чужой земли…
— Я и сам не понимаю себя, — отвечал взволнованный Алексей. — За несколько месяцев я бы
