Она взглянула в глаза Алексею, он покраснел, но, приняв смелое выражение, спросил Полю:
— Мне? Пожалуйста, дайте мне наставление, какое вам угодно.
— Есть вещи, которые, как далеко ни будете вы хоронить их, никогда не скроются… одно чувство подобно мускусу… его запах непременно распространяется в воздухе…
— Вы точно говорите в бреду! — отвечал Алексей, принимая хладнокровное выражение.
— Сны бывают пророческие…
— Что касается до меня, — прибавил Дробицкий, — то я гляжу, сожалею, опасаюсь и от всего сердца…
— Благодарю вас! — перебила Поля решительным тоном. — Не говорите далее… Я только одну жизнь понимаю… самую короткую, но полную, страстную, безумную… Жить два дня или сто лет до минуты кончины — одно и то же… каждый избирает себе жизнь по своему вкусу. Все, что вы сказали мне, я уж не раз говорила сама себе и наконец пришла к заключению.
Поля вдруг остановилась и прибавила:
— Пришла к заключению, что я не давала вам права вмешиваться в мое положение.
И она подала Алексею свою беленькую ручку, взглянула ему в глаза, как будто желая сказать: 'Я на все готова!' и начала проворно сбирать цветы, потому что Юлиан подошел к ним. Видя на лице Поли и Алексея следы замешательства и не зная причины его, ревнивый молодой человек, подобно всем влюбленным, вообразил себе, — и уже не в первый раз, — что друг изменяет ему. Он взглянул на Дробицкого, но последний только пожал плечами.
— Пройдемся немного, — сказал ему Юлиан в беспокойстве, — мне надо кое о чем поговорить с тобой.
— Пойдем.
Поля рассмеялась, глядя им вслед. Едва они отошли на несколько шагов, Карлинский спросил Алексея:
— О чем вы говорили с Полей?
— О самых обыкновенных вещах.
— Алексей, ты не обманешь меня… Признайся, что ты влюблен в нее?
Алексей разразился таким искренним смехом, что Юлиан одумался и покраснел.
— Во-первых, я уже сто раз говорил тебе, что никогда не могу полюбить Полю. Я только питаю к ней братскую привязанность.
— Неправда!
— Во-вторых… слушай хорошенько, — прибавил с живостью Дробицкий, — если ты подозреваешь меня в измене, то скажи, какой я подал к этому повод? Если бы я любил Полю, то, верно, не скрывал бы любви своей, как ты…
— Извини меня. Страсть ослепила меня, и мне кажется, что весь свет должен любить ее.
— Юлиан! Ради Бога, уезжай, беги отсюда… это худо кончится… предсказываю тебе…
— Я не люблю пророков! Оставь меня! Еще ничего не началось и нечему кончаться. Поговорим о чем-нибудь другом.
— Ты явно избегаешь откровенности со мною, это худой знак, милый Юлиан!
— Ты не понимаешь меня.
— Давно ли?
— Прости меня, я не знаю, что говорю… но теперь говорить не могу… когда-нибудь, после…
— Почему ты не хочешь уехать?
— Не могу… каждая минута для меня драгоценна…
— Ты не хочешь послушаться меня…
Юлиан замолчал, проговорив затем тихим голосом:
— Ты человек без сердца!
Алексей вздохнул и также замолчал.
Таким образом, для постороннего человека жизнь в Карлине текла спокойно, тихо, счастливо… но на дне, под этой блестящей поверхностью вод, озаряемых солнцем… много было черной тины и нечистоты! Одна Анна была здесь самостоятельна и спокойна, — у всех прочих жителей старинного замка улыбка только скрывала тайные слезы. Алексей, искренно привязавшийся к ним, решился секретно заняться бедным Эмилием и начал по возможности собирать сведения о воспитании глухонемых, намереваясь, хоть поздно, зажечь искру сознания у несчастного существа, до сих пор чрезвычайно слабого и подверженного столь ужасной болезни, что все окружающие должны были исключительно заботиться только о его здоровье. Прежде всего Алексей постарался сблизиться с молодым человеком, потом, во имя Божие, с трепетом сердца, пользуясь минутами, когда Анна не могла застать его у Эмилия, начал учить его… В подобных случаях затруднительнее всего начало, потом, после первого шага, дело идет уже само собою, но первый шаг в сознании чрезвычайно труден. Эмилий был своеволен, очень рассеян и изнежен, его оставляли в совершенном пренебрежении и только забавляли. Принудить его к внимательности и напряжению душевных сил с первого разу казалось невозможно. Но Алексей не терял надежды. При первом непонятном слове или явлении Эмилий выражал нетерпеливость, вздрагивал… Учитель при первом признаке усталости оставлял свои попытки, но на другой день опять принимался за дело. Алексей долго колебался, долго без всякого успеха испытывал пути, указываемые в книгах, наконец в любимых картинах Эмилия нашел средство к объяснению с ним и к открытию ему света… Блеснул первый луч… Эмилий был спасен.
Алексей по несколько раз в день приходил к нему, начинал забавами, потом незаметно пытался учить его, оставлял это занятие и начинал опять. Не знаю — каким чудом совершалось то, что Эмилий не испугался, не возненавидел Алексея, напротив, он еще полюбил его и привязался к нему. Анна, ничего не знавшая об этом, — потому что Алексей действовал с величайшей тайной от нее, только дивилась перемене в брате. К счастью для Дробицкого, здоровье Эмилия вдруг поправилось. Доктор Гребер приписывал это своей методе лечения и какому-то изобретенному им составу, а в самом-то деле только молодые силы Эмилия да неусыпные старания Алексея около бедного глухонемого произвели все это без лекарств Гребера, большей частью выливаемых за окно. Эмилий начал ходить без посторонней помощи, припадки болезни становились реже, наконец почти совсем прекратились, даже лицо глухонемого приняло какое-то новое выражение. Пробужденная мысль тотчас отразилась в глазах, на устах и на челе, улыбка стала другая, взгляд другой, движения сознательнее. Анна до небес превозносила Гребера. Она даже не воображала, как много обязана была Алексею. Только один старый слуга был безмолвным свидетелем трудов его. Казалось, глухонемой как бы угадал желание Алексея до времени скрывать свое дело — и не обнаруживал этого перед Анной.
Так прошли осень и зима. Наступила весна, всегда новая, всегда прелестная. Распустились деревья, запели птички, отворились сердца — начался новый акт вечной драмы человеческой жизни…
В Карлине не произошло никаких важных перемен. Только Алексей несколько сблизился с Анной, смелее открывал ей свои мысли, даже относительно таких предметов, в которых Анна не соглашалась с ним, да еще любовь Поли к Юлиану сделалась более осторожной и начала маскироваться наружным хладнокровием, а это обстоятельство чрезвычайно тревожило Дробицкого.
Однажды вечером Алексей и Анна ходили по гостиной, откуда отворены были двери в сад. Задумчивая и печальная Поля первая вышла в них. Юлиан сначала ходил взад и вперед по комнате, вмешиваясь в разговор, потом, сказав, что пойдет курить, вышел также на крыльцо. Алексей видел, как сошлись там влюбленные, заметил их шепот и пожатия рук и легко догадался, что, расходясь в противоположные стороны, они, верно, назначили друг другу новое свидание где-нибудь в саду. Теперь Дробицкий в первый раз положительно уверился, что между Юлианом и Полей дело зашло далеко… Опасность, в которой находились молодые люди, живо предстала глазам благородного друга, особенно судьба несчастной Поли сильно сжала его сердце…
Анна, не подозревая ничего подобного, спокойно разговаривала с Алексеем, жалуясь ему только на грусть Юлиана и на перемену его характера.
— Вы, конечно, не сомневаетесь в моей привязанности к Юлиану, — сказал Алексей, —
