Комнаты, в которых произошло убийство, совершенно переделали и предоставили придворным, а другие, более комфортабельные, готовили для будущей княгини, так как уже тогда говорили, что князь должен позаботиться о жене.
Молодой, здоровый, он должен был искать подругу, чтобы не умереть без наследников. Свинка настаивал на этом, опасаясь, что он вернется к прежним любовным похождениям. И он, и ксендз Теодорик постоянно напоминали об этом князю, но тот упирался под влиянием какого-то серьезного страха.
Слухи о насильственной смерти Люкерды настолько распространились, что многие сторонились Пшемыслава. При различных дворах завязывали переговоры относительно княжон, но безуспешно.
За небольшой промежуток времени кровавое происшествие претворилось в легенду, в песнь, повсюду громко распеваемую. Утвердилось мнение, что убийство совершено было по приказу князя. В печальной песне, напеваемой женщинами, Люкерда просила мужа подарить ей жизнь, разрешить вернуться к своим, хотя бы в рубашке и босиком. Безжалостный Пшемыслав обрек ее на смерть, а песня, доводившая до слез, только увеличивала нерасположение к князю.
Запретить исполнение ее было невозможно. Ее напевали по корчмам гусляры, ей учились женщины и распространяли повсюду. Вскоре она стояла настолько популярной, что ее печальный напев не раз доносился в путешествии до княжеского двора.
Хотя бывшие комнаты Люкерды подверглись переделкам и были заняты придворными, однако говорили, что по ночам появлялась тень убитой в белом платье, с распущенными волосами, с головой, опущенной на грудь, и со скрещенными руками и будто бы блуждала по комнатам и двору между замком и костелом.
И до князя дошли слухи, причем пугали его настолько, что он боялся ночью выйти из комнаты. Духовенство советовало сделать взносы на церковь или что-нибудь подобное; действительно, в декабре, сейчас же после смерти Люкерды, Пшемыслав основал монастырь доминиканок и дал ему богатые земли. Однако это его не успокоило. Душа болела. Ксендз Теодорик как последнее средство советовал жениться.
Принялись за перестройки в замке, а служанок, замешанных в убийстве, уволили. Бертоха, мучимая угрызениями совести, стала пьянствовать и вскоре умерла.
В бесплодных поисках жены заглянули и в далекую Швецию, к дочери короля Вальжемара, воевавшего с братьями; они мстили ему за обольщенную сестру жены.
Княжна Рыкса, дочь Вальдемара, представлялась легкой добычей, так как не имела приданого, а отец ее, которому угрожала потеря престола, не имел даже столицы и блуждал по стране.
Стали говорить о посольстве в Швецию, но Пшемыслав, хотя согласился со Свинкой, но откладывал со дня на день и чего-то боялся.
Печальна была жизнь в этом замке, над которым, казалось, витала еще тень несчастной княгини; князь часто уезжал в Гнезно, где отдыхал у архиепископа. Охота его не развлекала, рыцарские игры были заброшены.
Однажды в мрачный и печальный сентябрьский вечер в неурочный час, когда князь отдыхал у себя с одним лишь ксендзом Теодориком, появился Томислав, прося аудиенции.
Этот неожиданный приход обеспокоил князя. Воевода вошел бледный и взволнованный.
— Прихожу с печальными известиями, — начал он, нисколько не стараясь смягчить впечатление. — Сендзивуй изменил и сдал замок князю Генриху Вроцлавскому.
Пшемыслав стоял, как пораженный.
— Сендзивуй! Генрих! — пробормотал. — Откуда известно?
— Город взять не удалось, кажется, его обороняют, — добавил Томислав. — Есть беглец оттуда.
Взглянул на князя, который молчал и был сильно взволнован. Вдруг Пшемыслав поднял голову и громко крикнул:
— Созвать людей! Идем на Калиш со всеми силами! Я сам поведу!
У него захватило дыхание.
— Не теряйте ни минуты, — добавил, — сейчас же пошлите гонцов во все стороны! Завтра отправимся… Я бы пошел сегодня, если бы было возможно.
Томислав подтвердил необходимость поспешных действий. Сейчас же были отданы распоряжения.
Князь старался подбодрить себя, но и он, и воевода не особенно надеялись вернуть обратно Калиш.
Уже на следующий день узнали, что в замке сильный гарнизон, приготовившийся к ожидаемой осаде. Это поражение имело лишь ту хорошую сторону, что вырвало Пшемыслава из состояния апатии, заставило действовать и забыть о том, что лежало на сердце.
Когда несколько дней спустя собранные войска под начальством Томислава и самого князя двинулись на Калиш, на лице Пшемыслава было написано горячее желание и рыцарское возбуждение. Он торопил, распоряжался, хотел сам лично заняться всем.
Наскоро собранная армия была немногочисленна, хотя и состояла из лучшего рыцарства. Князь заявлял, что готов пожертвовать жизнью, лишь бы вернуть потерю, которую он относил на свой счет.
Пшемыслав обложил крепость со всех сторон; казалось, что возьмет ее если не штурмом, так голодом, так как силезцам не было выхода, а на скорую помощь они не могли рассчитывать.
Но едва лишь разбили палатки, а Томислав успел посмотреть кругом и прислушаться, и явился к князю в печальном настроении, предсказывая, что придется долго вести осаду, так как в замке очень сильный гарнизон, составленный из лучших силезских рыцарей.
— Стоять! Ждать! Осаждать! Не хочу! — перебил князь. — Пошлите в замок сообщить, что если в течение трех дней не сдадутся, возьму их штурмом и никого не оставлю в живых!
Воевода пробовал уговорить князя, но тот не дал слова вымолвить.
— Через два дня будет штурм, хотя бы мне пришлось в нем погибнуть! — повторил он.
Воеводе пришлось подчиниться и уйти.
Посланных князя немцы встретили насмешками. Со стен кричали:
— Идите, возьмите!
Князь едва дождался назначенного дня и, не обращая внимания на советы воеводы, велел утром готовиться к штурму.
Всем, кроме него, казался он напрасным, но князь не желал никого слушать и рвался в бой.
Лишь только рассвело, войско подошло под замок, заразившись настроением князя.
Томислав и начальники с величайшим трудом спасали Пшемыслава от опасностей, в которые он смело бросался. Он был в самых опасных местах, подвергаясь ударам стрел и камней, среди трупов, покрывших вскоре всю местность под стенами.
Немцы, видя, что не уйти живыми, защищались с мужеством отчаяния. Целый день продолжался штурм, но все напрасно; Томислав молил, князь не слушал.
Лучшие рыцари погибли в этой неравной борьбе с камнями и пнями, не с людьми. Пшемыслав в погнутых доспехах, раненый, в отчаянии, едва ночью дал себя увести в лагерь и то насильно. Ему сообщили, что из Гнезна приехал архиепископ и ждет его в палатке.
Это был единственный человек, голос которого мог оказать влияние на князя в его теперешнем состоянии. Трупы погибших рыцарей, отбитый штурм, унижение — все это лишало его присутствия духа. Почти без чувств, он подчинился окружающим и с их помощью пришел, бессильный и несчастный, к себе в палатку.
В палатке ожидал его Свинка.
— Отче! — воскликнул князь, увидев его. — Божья кара постигла меня! Калишский замок, столица моего дяди, полученный в наследство, теперь в чужих руках! Калиш! Лучшие мои рыцари пали, а я живу!
Архиепископ осенил его крестным знамением.
— Богу так было угодно! — промолвил. — Кара ли это, испытание или предостережение, не знаю, но во всяком случае приказ, которому надо подчиниться.
— Не уйду отсюда, лучше погибну! — начал Пшемыслав. Свинка положил ему руку на плечо.
— Мир с вами! — сказал. — Мир с вами! Я его приношу… Генрих обратился ко мне, он вернет тебе
