Калиш за кусок земли не столь ценной и ближе к нему.
— Никогда! — ответил князь.
Напрасно архиепископ пробовал его уговорить, князь распорядился приступить на следующий день к новому штурму.
— Не с кем предпринять его, — возразил призванный воевода.
Пшемыслав не желал и слушать, упорствовал, волновался, метался. Архиепископ все время был при нем, стараясь понемногу успокоить.
Напомнил ему, что Бог предназначил его восстановить корону Храброго, но ведет его к цели путем тяжелых испытаний. Уговаривал дать кусок земли жадному Генриху, лишь бы вернуть Калиш и вернуть покой.
Пшемыслав, не доверяя уже будущему, припоминал все свои горести и разочарования.
— Вся моя жизнь, — говорил он, — пропала в борьбе с судьбой… Я уже не верю в лучшее будущее. С юных лет моя жизнь представляла цепь поражений и разочарований. Посчитайте тюрьмы, измены, домашние страдания, ошибки, преступления, которые мне приписывают! Я не достоин короны, а жизнь мне опротивела!
Надо было утешать его, как ребенка; Свинка всячески пытался.
— Слушайте, князь, — сказал ему, — и я никогда не сознавал себя достойным занять архиепископскую кафедру, куда меня призвал Господь. Придите в себя, сохраните себя для будущего; Генрих вернет Калиш, его уполномоченные ждут, а я буду посредником.
Пшемыслав отвечал одним: что он хочет сражаться и погибнуть. Едва-едва успел архиепископ смягчить князя и уговорить, чтобы все предоставил ему.
Свинка обольщал себя надеждой, что его влияние подействует на силезцев, и он добьется более мягких условий, поставив им на вид, что они овладели замком благодаря лишь измене, не имея на него никаких прав.
Силезские уполномоченные, приглашенные в лагерь, прибыли с гордым и дерзким видом победителей, вовсе не склонных к уступкам. Сан архиепископа не произвел впечатления на людей, привыкших ежедневно видеть споры своего князя с духовенством.
Любимец князя Генриха Вернер сразу заявил, что согласен только на одно условие, а именно получить Олобок с уездом. Кроме того требовал выстроить там крепость и уже в готовом виде передать ее Генриху.
Напрасно архиепископ пытался заставить его отказаться хотя бы от последнего условия.
— Выстройте себе крепость сами, — сказал, — какую хотите.
— У нас нет ни времени, ни желания нести расходы, — ответил Вернер. — В Калише у нас хороший, укрепленный замок, мы променяем его только на другой, который будет стоить этого.
— В Калише не удержитесь! — говорил Свинка.
— Кто знает, — возражал силезец. — Силезцев много, получим помощь от нашего тестя Оттона. Вам ждать помощи неоткуда. Завоюем город, присоединим окрестные земли.
— По какому праву? Какая причина войны и нападения? — спрашивал Свинка.
— Война не спрашивает про закон, — ответил немец, ударяя ладонью по мечу, — вот наш закон!
Оставив немцев в палатке и велев их получше угостить, так как было известно, что немцы любители выпить, архиепископ отправился к Пшемыславу. С князем тоже было нелегко договориться, так как он не желал и слышать об Олобоке и замке.
Немцы стояли на своем и уже собирались уехать, когда Пшемыслав и оставшиеся в живых рыцари, большей частью раненые, вошли в палатку.
Рыцари присягнули, что вернут Олобок, пусть он его уступит без страха. Томислав, его брат, все военачальники целовали кресты своих мечей и торжественно клялись, что вернут уезд и крепость, как бы она сильна ни была.
Настояния, просьбы, клятвы наконец уломали князя. Свинка удерживал послов, а нотариус сел писать договор.
Когда договор был заключен, архиепископ обратился к Вернеру:
— Скажите вашему князю, что неправильно нажитое не приносит счастья, и прибавьте от меня, что я, глава здешней церкви, предостерегаю его, чтобы он больше считался с правами этой церкви, так как тоже не буду считаться с его княжеским званием. Силезец отнесся к этому пренебрежительно.
— Вы хотите замолвить словечко относительно епископа Фомы, — ответил он, — понятно, что один ксендз должен заступаться за другого, но только я об этом моему князю не скажу. Вы все, духовные лица, держите у себя в кассах больше денег, чем вам нужно, а нам не хватает. Вы посылаете деньги в Рим, а мы должны даром за вас сражаться. Ваш пан не безбожник, но если ему нужно золото для войны, так он заглянет и в церковную копилку.
— А церковь его отлучит как грабителя! — возбужденно заключил архиепископ.
И это не тронуло Вернера.
— Миновали уже времена, когда люди умирали от ваших проклятий, и когда их боялись. Мы найдем ксендзов, которые будут служить обедни несмотря на интердикт.
Архиепископ побледнел, услыхав эти дерзкие слова.
— Не бросайте мне вызов, — добавил он с угрозой, — не то я вам покажу, что анафема может свалить с престола.
Так окончился этот разговор, и послы уехали, не повидав князя. Он лежал больной в палатке.
После неудачного штурма оставшиеся в живых тоже отдыхали в городе и в палатках, залечивая раны, так как ни один не вернулся без них, а многие тяжелораненые умирали.
Пшемыслав не хотел уходить от замка, пока его не вернут ему. Он хотел быть свидетелем ухода гарнизона и вновь занять замок.
Комендант шваб, получив приказ об отступлении, велел своим разодеться, развернуть знамена с черными орлами, впереди поместил трубачей и котлы и так, триумфально и издеваясь, медленно тронулся в путь мимо польского лагеря, где войска попрятались в палатки.
Когда последний обозный и последняя повозка выехали из замка, оставляя ворота открытыми настежь, представился вид опустошений в духе татар: не осталось ничего, что могло быть взято либо уничтожено.
Остатки припасов после князя Болеслава, склады оружия, платья, еды, мебель даже — все это силезцы или увезли, или разбили и сожгли. Не хватало только, уходя, поджечь стены.
Двери были сорваны с петель, ставни поломаны, стены испачканы, столбы изрублены и обгорели, черепки и нечистоты по углам комнат свидетельствовали о характере недолго здесь гостивших людей.
Не пощадили даже и замковой часовни, где остался пустой алтарь, так как с него сняли и увезли даже крест, покрытый серебряными пластинками, ни церковной ризницы, откуда взяли облачение, а сундуки порубили на куски.
Во дворе лежало несколько дохлых лошадей с распухшими животами, наполовину истерзанных собаками.
Когда Томислав въехал в замок, знакомый ему раньше, то поскорее велел его привести в порядок, чтобы по крайней мере в таком виде его не увидел Пшемыслав.
Сопровождавшие его молчали, у некоторых вырывались проклятия.
— Отомстим! — говорили.
Только на следующий день сообщили князю, что может переехать в замок.
Он въехал с опущенными глазами, направляясь прямо в часовню, которую кое-как прибрали, позаимствовав у соседнего монастыря.
Здесь он стал на колени и, немного успокоившись, долго молился…
VI
Год спустя, в сентябре, Познань опять готовилась встретить молодую княгиню, шведскую принцессу,
