Когда его спросили о бумаге, которую он читал, он ее вынул из-за пазухи и быстро передал ксендзу. Письма было недавно написанное, бесформенное и бестолковое. Его подали епископу, который, взглянув, с презрением бросил его на пол.
Снова духовные обратились с вопросами к черному вождю, но от этого упрямца ничего нельзя было добиться. В нем виден был человек, опьяненный какой-то фантазией, обезумевший, не боявшийся мученичества и веривший в правоту своего дела.
Совершенно равнодушный к судьбе, которая его постигнет, он еле удостаивался отвечать, давая ответы вполголоса и с презрением. Зато Сивек, желая искупить свою вину раскаянием, болтал много, падал ниц, обещал исправиться, и дрожал, как в лихорадке.
Епископ велел их обоих отвести в тюрьму при епископстве.
Королевские слуги, возвратившись в замок с большим триумфом, рассказали о том, как они кстати очутились на рынке и воспользовались случаем, чтобы помять бока епископской челяди.
Об этом сообщили Кохану, и он, пользовавшийся каждым обстоятельством, которое могло поссорить епископа с королем, поспешил об этом сообщить Казимиру, который вместе с ксендзом Яном и некоторыми другими сидели еще за ужином.
Король любил эти беседы без стеснения в кружке близких, и никто их не умел вести искуснее, чем настоятель Ян. Его воспоминания о Риме, Авиньоне, Болоньи, Италии, Германии доставляли ему в изобилии материал для этих бесед.
Он знал наизусть итальянские повести, которые в то время циркулировали в рукописях и передавались из уст в уста, разные рассказы из Gesta romanorum, отрывки латинских поэтов и трубадуров. Его духовная одежда не мешала ему ясно и определенно подчеркивать вопросы о нравственности, затронутые в этих повестях.
Рассказы настоятеля о женщинах, о браках и о трагических случаях развлекали печального короля и заставляли его временно забыть о заботах. Во время такой веселой беседы, часто прерываемой смехом, в комнату вбежал Кохан с известием о том, что епископ хотел издеваться над бичевниками, что его челядь на них напала, и королевские слуги ее разогнали и потрепали.
Хотя настоятель еще недавно был того мнения, что ксендз Бодзанта должен против публичного соблазна, но так как он держал сторону короля, а последний сочувственно отнесся к кающимся, то настоятель переменил свое мнение.
И действительно при первом известии об этом происшествии Казимир страшно возмутился и отнесся с сожалением к бичевникам.
– Если они придут искать убежища в замке, – воскликнул он, – то дайте им безопасный приют! Они одержимы безумием, но они жалки, и их тем более надо жалеть!..
Аббат молча кивнул головой.
В борьбе с епископом король должен был пользоваться каждым удобным случаем, чтобы показать ему свою силу.
Раз он преследовал бичевников, то Казимир должен был их защищать. Такая логика являлась результатом страсти, но где и когда иначе бывает?
Так закончился этот день.
Фаворит был доволен тем, что возбуждение сменило тупую печаль и оцепенелое состояние короля, которых он больше всего опасался. Он предпочитал видеть Казимира гневным, чем апатичным.
Кохан поспешил вслед за уходившим аббатом, который должен был ночевать в замке.
– Вы его видели, – произнес Рава, провожая настоятеля Яна до комнат, ему отведенных. – Сердце болит, глядя на него! Это самый несчастный, но самый лучший человек. Благодаря ему страна возвысится, разбогатеет, обогатится зданиями, приобретет законы, будет введен порядок, все – но он, он не узнает счастья… А что стоит такая жизнь!
Ксендз Ян молча слушал.
– Вы должны охранять его, – произнес он после некоторого размышления, – вы должны стараться развлечениями усладить эту горькую жизнь. Вы видите, что и я делаю все, что могу. Он любит охоту, но это его отвлекает только на время, и он, опечаленный, возвращается к своим мрачным думам.
– Мрачные думы, – подхватил Рава, – у него только одна и есть, и она отравляет ему жизнь. Господь отказал ему в мужском потомстве, и корона перейдет к Венгрии!
Настоятель пожал плечами, как будто желая этим сказать, – у меня нет лекарства против этого…
– В Кракове, – добавил Кохан, – каждое развлечение короля ставится ему в вину как преступление. Если ему понравится какое-нибудь женское личико, – его упрекают покинутой королевой; если он забывается в разговоре с мужиком, то кричат, что это мужицкий король…
Еще долго соболезновал Кохан участи короля и, наконец, узнав, что настоятель останется еще некоторое время в замке, ушел.
Кохан не удовлетворился тем, что королевские солдаты разогнали челядь епископа; он знал от них, что главных вождей захватили. На следующий день он узнал, что их посадили в тюрьму. Он поставил себе задачей вырвать их из рук Бодзанты и, не желая от этого отказаться, вышел из города.
Весь Краков еще был взволнован вчерашним происшествием, а народ, как и всегда, вступался за бедных обиженных.
О ночном переполохе рассказывали разное. Бася Матертера, которая было решила присоединиться к бичевникам, испугалась ночного нападения и пристыженная, заплаканная, окровавленная, в разорванной одежде, возвратилась домой и слегла больная.
Фриц, боявшийся, чтобы она не ушла от него раньше, чем он законно завладеет ее имуществом, стерег ее и запер двери ее комнаты на ключ. Несчастная женщина в горячке рвалась к плети, пела религиозные песни, хохотала, безумствовала…
