полагая, что за вину свою будет осужден на бездействие. К нему, одинокому и погруженному в нерадостные думы, зашел брат лазарит Сильвестр. Тот с первого взгляда увидел, что Бернард тоскует, и, как добрая душа, он подошел к нему с улыбкой сострадания:
— Пришел спросить, — сказал он, — не возьмете ли и вы с собой живой воды или какого-нибудь лекарства?
— Но, отче, — возразил Бернард, — вернее всего, что я останусь здесь при вас и при живой воде. Я не значусь в числе участников похода, а сам не хочу напрашиваться. Вижу, что все братья питают ко мне злобу и ставят мне в укор, что я воспитал предателя.
И Бернард взглянул на старичка Сильвестра, который, всегда верный себе, с присущею ему подвижностью вертелся на месте и подергивал плечами.
— Может быть, они и правы, — прибавил Бернард, обращаясь к Сильвестру, — когда говорят, что языческих детей лучше избивать, чем взращивать! А я… я… — молвил он, колеблясь и глядя на брата- лазарита, — я, дав орденский обет, не совсем перестал быть человеком.
Сильвестр сочувственно посматривал на Бернарда.
— Меня упрекают за привязанность к питомцу? — продолжал тот. — Винюсь… но ведь он был ребенком…
Бернард замолк.
— Да и я полюбил его и жалел, когда он занемог, — вставил Сильвестр. — Оба мы, брат Бернард, пришлись не ко двору у этих железных рыцарей. Счастье, что на мою долю достался лазарет…
— Мне очень жаль бедного, опутанного мальчика, — продолжал Бернард, — он, без сомнения, погибнет. Вероятно, он в Пилленах, у матери, куда идут главные наши силы. Не миновать ему смерти.
Дверь отворилась, и вошел компан маршала.
— Вы также назначены в поход, — сказал он, заглянув в список, который держал в руке.
— Я? — спросил недоверчиво, волнуясь, Бернард. — Я?
— Да, вы, — повторил равнодушно компан тоном человека, исполняющего приказание. — Великий магистр и маршал надеются, что если осада города представит непредвиденные трудности, то вы постараетесь уговорить защитников. Предполагают, что верховодит там тот ваш молокосос…
Компан маршала ушел.
Бернард заторопился, осматриваясь в келье. Давно уже не требовали его на войну. Приходилось подобрать людей, лошадей, прислугу. Времени оставалось мало. На утро, после молебна, крестоносцы и приезжие рыцари должны были тронуться в поход. Обозы с припасами уже выступали.
Великий магистр оставался в Мариенбурге. Предводительствовали, как обыкновенно, великий маршал и комтур. Начальствующие шли в полном составе.
Давно уже не помнили такого размаха сил со стороны ордена. Предвиделась не битва, на которую никто не рассчитывал, а тяжелая осада, которая могла затянуться надолго.
С большой торжественностью вышел из орденской столицы передовой отряд: с развернутыми знаменами, песнями и возгласами. Все городское население толпилось у ворот, любуясь ратными людьми, выступавшими в полном вооружении, в праздничных одеждах, с рыцарским одушевлением. За каждым крестоносцем шла его личная охрана: компаны, сержанты, пажи, оруженосцы с копьями и щитами. За каждыми четырьмя рыцарями везли следом общий для них шатер.
В числе участников было также несколько капланов, отличавшихся от прочих рыцарей более длинными, застегнутыми на все пуговицы, кафтанами и плащами без рукавов с распятиями. Особенное внимание привлекали рыцарские дружины немецких, английских И французских гостей, щеголявшие роскошными и пестрыми нарядами:
Все это войско сплошной массой двинулось в поле за проводниками, указывавшими дорогу. Оно представляло очень внушительную силу и шло, радуясь весне, солнцу, чистому воздуху.
Позади, в некотором расстоянии от прочих, как бы намеренно избегаемый соратниками, ехал Бернард, закрыв лицо опущенным забралом. У него единственного были в руках грубой работы четки, охотно позабытые остальными рыцарями. Зато компаны и челядь вели за ними своры собак и несли соколов. Поход через собственные земли ордена был не более как веселою прогулкой. По пути численность войск росла, так как из соседних замков прибывали новые отряды.
Чем ближе к границе, тем нетерпеливее становилось войско. Соглядатаи, высланные на разведки, доносили, что все кругом тихо и спокойно и что в Пилленах не видно никаких приготовлений к обороне.
В последний день решили идти форсированным маршем и немедленно по переправе через Неман осадить замок, чтобы не дать времени увеличить гарнизон или принять какие-нибудь меры к защите города. Все было устроено с таким расчетом, чтобы на послезавтра ранним утром тихо и в порядке переправить через реку весь отряд.
Уже в сумерки того же дня передовая рать дошла до берега. И почти одновременно спустившиеся по течению лодки и паромы стали перевозить храбрейших и лучше всего вооруженных воинов.
Все, казалось, шло как по маслу. Замок наверху холма стоял, как мертвый; ни в нем, нигде вокруг не было заметно ни малейшего движения. Никто не показался на окопах, а на башенке не развивалось ни значка, ни ленточки.
Бревенчатые стены исполинской постройки грозно чернели на светлевшем небе. Над ними подымалась только синеватая струйка дыма.
Через лазутчиков крестоносцы знали, что со стороны твердой земли расположены у крепости предместья, в которых живет часть городской охраны. Потому первая высадившаяся горсточка рыцарей и челяди бросилась к мазанкам и лачугам в надежде добыть языка и пленных. Но все подгородние постройки пустовали и стояли настежь.
Крайне удивило также нападавших, что грабя по всем закуткам и уголкам, они не обнаружили ни запасов, ни домашней утвари. Население успело не только спастись, но и забрать с собою все, что могло бы пригодиться неприятелю.
Оказалось, таким образом, что поход, предполагавшийся внезапным, был издавна учтен пилленцами, и они к нему готовились. Челядь тотчас же стала располагаться в мазанках; а крестоносцы во всем составе отправились в объезд вокруг стен, высматривая место, наиболее удобное на случай штурма. Те же, которые в пути издевались над пресловутою твердыней, должны были сознаться, что она совсем не так слаба, как они думали.
Между тем внутри крепости царствовала все такая же, как раньше, зловещая тишина. Незнакомым с местным бытом могло бы даже показаться, что крепостца оставлена защитниками на произвол судьбы, как окружавшие ее мазанки. В ней не было ни малейшего признака жизни.
Ратники из холопов, обнаглевшие под впечатлением того, что им казалось слабостью, не ожидая переправы через Неман главных сил, толпою бросились с одной стороны на стену. Их боевые клики никого не вызвали из города. Защитники не помешали им добраться до частоколов и оград. Когда же нападавшие, дойдя до тына, собрались одни перелезть через него, а другие, которые посмелей, подложить под него огонь, то вдруг посыпались стрелы и камни так густо и так метко, что передние ряды стали падать. Неприятель, скрытый за оградой, был невидим и безмолвно, без малейшего крика обдавал нападавших градом метательных снарядов. Несколько человек были убиты, несколько десятков ранены, а маршал, наблюдавший издали картину боя, с гневом приказал дать знак к отступлению. Но и без того весь сбежавшийся сюда из обоза сброд отпрянул далеко назад, дальше, чем был раньше.
Первая попытка овладеть Пилленами показала только, что не следовало относиться свысока к этой «поленнице».
Войско крестоносцев расположилось широким полукольцом в долине так, чтобы совершенно отрезать сообщение замка с сушей. Среди старых верб стали разбивать палатки, расставлять повозки, намечать расположение отрядов. А орденское знамя, поставленное в загородке перед дощатым помещением для маршала, служило предостережением, что орден выставил свои отборнейшие силы.
В этот день осаждавшие больше ничего не предприняли.
На высоких стенах города вскоре, как тени, стали бродить молчаливые люди. Несколько человек долго стояли, всматриваясь вдаль, на башенке. На одном из ее углов, как бы в насмешку над белой с орлом и крестом хоругвью магистра, подняли широкий белый плат с голубыми поперечными столбами. Рыцари приветствовали знамя хохотом.
