Соскакивая на землю, она так приблизила к лицу Павлика свои синие глаза, что он слабо вздохнул и отодвинулся пугливо. Какие глаза были синие, какие бездонные. Они светлели, как васильки, но совсем не были так кротки: они могли пылать.
— Извините, я, кажется, толкнул вас, мадам.
— Зовите меня Эммой Евгеньевной.
И опять вонзился в сердце этот чарующий необычайный голос.
Лошади в это время сошлись вместе и вдруг пронзительно заржали, поднявшись на дыбы.
— Красавчик, Ветерок! — крикнула Эмма Евгеньевна, и в одно мгновение ее маленькие руки осадили коней.
Подивился Павел. Какая сила была в этой юной тоненькой женщине! Рука была словно детская, но так она схватила ремни узды, что голова Красавчика качнулась и поникла, и покорно выровнялся коричневый Ветерок.
— Эмма Евгеньевна из Сибири, ее муж при начальнике области, — проговорила кузина Лина, видимо, желая Сибирью объяснить ловкость и неустрашимость подруги.
А Павел вдруг ощутил в сердце неприятные уколы: точно холодом повеяло в нем, только теперь выяснилось значение слова «мадам»: она замужем, она имеет мужа, и в этом крылся какой-то острый стыд. С нескрываемым, почти враждебным чувством он поглядел на красавицу.
— Мне приходилось много ездить верхом, это мое любимое удовольствие, — сказала еще Эмма Евгеньевна.
Во время укрощения лошадей с ее головы упал цилиндр, и как огонь, как живая масса огня вспыхнула перед глазами Павлика под ударом солнца золотисто-рыжая купа ее волос. Они были обрезаны, эти волосы, и вились, образуя рыжую, словно из шелка плетенную шапочку… И хотя Павлик сказал себе с разочарованием: «Стриженая!..» — но не мог отрицать, что и острижена-то она так хорошо, что становится все милее и красивее.
— Люблю я и воду, и поле люблю, и солнце жаркое… — тихонечко, совсем не слышно и словно капризно сказала Эмма Евгеньевна и бесшумно присела на траву. Быстрым и грациозным движением она тут же прикрыла шлейфом желтый изящный башмачок и, обернувшись к Лине, добавила — Вот мы и познакомились наконец с твоим кузеном.
Присела на траву Лина, пришлось сесть и Павлику. Не очень ловко и уверенно чувствовал себя он. Все-таки хоть и очень хороша была Эмма Евгеньевна, а большое во всем этом свинство было со стороны Лины-кузины. Да и ее самое черт принес неведомо зачем.
Осмотрели Павликовы снасти, пустое ведерко для рыбы.
— Похоже, вы не большой любитель? — спросила мадам Драйс.
— Нет, я почти не ловлю рыбы, — быстро ответил Павел. — Я так хожу больше для того… чтобы…
— Стихи он пишет! — громко и оскорбительно крикнула Лина-кузина, и помертвевший от стыда Павлик чуть не крикнул: «Вот. дура!»
Эмма Евгеньевна приподняла брови, сделала сочувственное лицо и постучала хлыстиком по колену Линочки.
— Я очень люблю поэзию, как и все, что в жизни! — сказала Эмма Евгеньевна и вдруг повела на него своими синими глазами.
Павлик даже двинулся, до того это было неверно и странно. И еще потому, что так жутко блеснули на него ее глаза.
— Нет, жизнь любить нельзя… — Он тут же покраснел и еще больше растерялся, когда увидел, что все покоятся на нем эти чужие, загадочные, гипнотизирующие глаза. — Жизнь непонятна… И любить в ней все… Нет, я не понимаю этого…
— По вас можно догадаться, что вы не любите жизни: вы отходите от людей, вы словно боитесь жизни…
Обиженно и сурово покосился на нее Павел. Не понравилось это: слишком бесцеремонно.
— Почему это вы так думаете? — спросил он, надувшись.
И улыбнулась рыжая красавица и сказала, тряхнув волосами:
— Потому что я намного старше вас: мне двадцать семь лет.
К счастью, кузина Лина в это время начала рассказывать о том, как она познакомилась в Ташкенте с Эммой Евгеньевной. Мадам Драйс приехала с мужем сюда на все лето. У Александра Карловича по соседству с Ольховкой большое имение, и они сейчас…
Не слушал или почти не слушал Павел. Он тайно посматривал на рыжую красавицу. Неужели ей уже двадцать семь? Она свежа и ясна, как девушка, на лице ее ни одной морщинки (семнадцатилетнему двадцать семь казалось чем-то громоздким), и если их посадить рядом с кузиной Линой, то еще вопрос был, кто из них двух выглядел моложе: лицо у Лины было круглое, пухлое, с пухлым подбородком и казалось от всего этого более крупным и пожилым. И чтобы отомстить наконец Лине за все коварства, Павел безжалостно разъяснил:
— А вы, кузина, за последние годы очень постарели.
Кузина Лина, не ожидавшая дерзости, смутилась, а Эмма посмотрела на Павла непроницаемым взглядом.
— Верхом вы ездите? — спросила она, поднявшись.
— Нет, не катаюсь. — На мгновение восьмикласснику нестерпимо захотелось солгать, но он выдержал характер.
— Очень жаль, — ответила Эмма Евгеньевна и добавила, улыбнувшись: — А впрочем, мы будем рады, если вы заглянете к нам. И я… — она опять непроницаемо и словно иронически поглядела на гимназиста, — и муж.
— Уж непременно привезу его, будь уверена, — дерзко прокричала Лина, вспрыгивая в седло.
— Едва ли! — озлобленно крикнул ей вслед Павел. — Я не вещь, чтобы меня привозить.
Положительно эта толстая девчонка имела отвратительный характер.
И едва лишь он сказал эту фразу, как в ушах его прозвенел смех, отравляющий, насмешливый и в то же время милый.
— Так не приедете? — спросила Эмма Евгеньевна, опять при прощании задержав руку Павлика. — Никогда в жизни? — Она опять засмеялась. — До самой смерти?..
Ударив лошадь хлыстом, она уже неслась по полю, и вуаль ее веяла сверкающим облаком.
— Невежа! — крикнула на него Лина. — Разве так разговаривают с дамами? Медведь! — Она поскакала за Эммой. — Волчонок! Семинарист!
— Дура! — во весь голос послал ей и Павлик и, сломав пополам удилище, швырнул ей вслед. — Кадушка! Идиотка!
Это называлось первой встречей любящих родственников. Все воскресенье было испорчено. «Ну и черт с ними, по крайней мере, больше не покажутся», — решил он.
Но он жестоко ошибся, и самое стыдное было в том, что выяснилось это так нежданно, что не растеряться мог бы разве каменный истукан.
Среди следующей недели, в пятницу или субботу, когда Павлик после прогулки на базар за карамелью вернулся домой, за чайным столом на террасе он увидел целое общество и среди других Эмму Евгеньевну, кузину Лину и маленького толстого человека с нафабренными усами, в гражданском кителе, с крестом под кадыком. Тетка Анфа, по воспитанию благоговевшая перед всякими чиновниками, казалась на седьмом небе от счастья и так вращалась со своими услугами, что пол террасы скрипел и дрожал.
— Александр Карлович! — визгливо кричала она и подвигала вазы и тарелки. — Вы эту булочку скушайте. Она с миндальком!
Александр Карлович благодарил и вежливо кушал, когда Павлик подошел к столу. Он был бледен и растерян, и не только потому, что приехали те, с кем он поссорился, но и оттого, что разом, мгновенно он догадался, что этот круглый, упитанный человек и есть муж Эммы Евгеньевны.
«Такая красивая — и такой муж!» — молнией сверкнуло в его мозгу. Он воображал себе мужа ее
