сердился.
— Не надо только в живот пихаться. Ты знаешь, что от этого может выйти?
— Что? — спросил Павел.
— Возьму да рожу.
Оглушительный раскат смеха все покрыл на сеновале.
— Какие же, однако, вы мерзавцы! — дрожащим голосом сказал Павлик и поднявшись, полез вниз.
Отряхиваясь, как окунутый в помойную яму, прибежал Павлик в свою спальную.
— Что ты, маленький? Разве там не спится? — спросила удивленная мать.
— Ах, мама! — горько ответил Павлик и блеснул на нее, свою единственную, злыми глазами. — Как странно живут на свете, а вы все молчите, не говорите ничего.
— Кто живет странно?
И пронесся тонкий обиженный шепот — не ответ, а обвинение:
— Дети, а перед ними — вы.
В городе осенью в воскресенье, после обедни, Зиночка Шевелева внезапно присела на скамью в садике, где Павлик кушал мороженое.
Подкралась она так неслышно, что Павлик обомлел. Первым движением его было спрятать стаканчик с мороженым к себе в карман.
Да, было порядочно стыдно в пятнадцать лет есть мороженое, как какому-нибудь приготовишке. Павел нарочно забрался в самый потайной угол — и вот Зиночка Шевелева, гимназистка лукавая, сидит.
Второю мыслью его было убежать, но Зиночка крепко держала его за рукав пальто.
— Докушайте сначала свое мороженое, а потом мы погуляем! — с улыбкой проговорила она. Издевалась выпускная, это было по всему видно: ведь это ее хотел Павлик напугать своим револьвером, когда она раз на улице так дерзко сказала, что Павлик хорошенький. Теперь она не только смеялась над ним свыше меры, но и держала его за рукав.
— Надеюсь, вам не страшно прогуляться со мною по садику, молодой человек?
Павел обиженно покосился на ее смуглое лицо. Что, она считает его третьеклассником? Он не в пятом классе? Нет, он не будет есть перед этой дрянью мороженое: пускай пропадет!
Расплатившись с торговцем, угрюмо морща брови, он проговорил:
— Я сегодня имею быть в гостях у родственников, и гулять мне никоим образом нельзя.
— В таком случае я провожу вас до родственников, — с лукавой усмешечкой сказала Зиночка; розовый ее язычок скользнул по атласным губам.
Положительно нельзя было от нее никак отвязаться.
— Но мне следует еще исправлять экстемпоралиа! — взмолился он.
— И ваши экстемпоралиа исправите после.
Черные глаза, цветущий мальвою рот улыбаются близко и опасно. Какими духами от нее пахнет? Или так пахнут ее лоснящиеся волосы? Благоухание мимозы источают они.
Идет Павлик, держа руку, по обычаю, у хлястика, рядом идет Зиночка и пристально-осторожными взглядами рассматривает его. Поднимет Павел недовольные глаза, она свои прячет, быстро взмахивая ресницами. Не может он отрицать, что красива эта приставучая девчонка. Зубы ее не очень белы, и крохотная мушка на щеке, но губы так алы и невинны и в то же время хитры: они смеются и зовут, зовут к себе эти губы, алые, как цветы, а улица полна народом, все смотрят на идущую пару, видят все, как похищает Павлика гимназистка, улыбаются и смеются все. Прямо черт знает, до такого позора… Рад был Павел, когда свернули они с людной улицы в переулок.
Мимо садика, мимо амбаров, казарм и толкучих рядов проходят они по пыльным улицам. Киргиз на верблюде проплывает мимо Павлика, колыхаясь, как на пружинах; продвигаясь мимо пары, он скашивает на нее свои и без того раскосые глаза, и улыбается словно литыми зубами, и говорит: «Жаксы!»[6]
Сторонится от Зиночки с возрастающим гневом Павлик, а та все держит его под руку, прислоняясь мягко, чуть внятно. Сапоги Павлика стали серыми от пыли, а Зиночкины туфли по-прежнему чисты и изящны, точно не идет она по дороге, а скользит над нею, как Церера на картинке. Маленькое аметистовое колечко видит Павел на ее розовом, прижавшемся к ладони мизинце.
— Это от кого же у вас кольцо? — строго спрашивает он, сам не зная для чего.
Возводит на него агатовые глаза Зиночка Шевелева. Теперь они посветлели, блещут и колют, опасно зубы сверкнули, как у лисички, готовой в самое сердце укусить.
— От жениха, конечно, а вам на что?
— Разве гимназисткам позволяются кольца?
— Мало ли что не позволяется, мы позволяем сами себе.
Внезапно острый локоток Зиночки упирается Павлику в грудь. Он хочет ее поддержать, должно быть, поскользнулась, а Зиночка еще ближе, и теперь ее грудь коснулась плеча Павлика — мягко, упруго, осторожно и вкрадчиво. Коснулась и отошла.
— Я поскользнулась, извините! — насмешливо говорит Зиночка и отстраняется. — А вы разве делаете только то, что позволяется?
— Ну, не только это, — слегка обиженно возражает Павлик. Его лицо вдруг стало как персик, на верхней губе словно потемнел пушок: «Вот привязалась». Вглядывается в него Зиночка пристально и открыто.
— А что вы делаете такое… запрещенное? — пролетает ее шепот, как ветерок.
— Вот еще вопрос! — сгустив голос, замечает Павел и выпрямляется. — Мало ли что делаем мы у себя, в пятом классе!
— Пьете, курите, учителей ругаете?..
— Странный вопрос… вопрос…
Смотрит Зиночка притаенно, но, как на грех, не находится никакого ответа, и, хуже того, всплывают на ум все вопросы из глупого катехизиса: вопрос — и ответ, вопрос — и ответ. Даже в жар бросает пятиклассника, а Зиночка все пытает, все ждет.
— Скучно делать то, что позволено, а как хорошо запрещенное! — не дождавшись ответа, негромко говорит она.
Легко и словно нечаянно ложится на пальцы Павлика атласная лапка — скользкая, словно змеиная шкурка, пахнущая каким-то сладким ядом, так страшно дышать вблизи.
— А хотели бы вы делать запрещенное? — внезапно обдает Павлика шепот.
Тонкий, как паутина, он вязко обволакивает. Окутывается и никнет под ним пятнадцатилетнее сердце, вязнет сладко, опасно и жутко. Примолкла Зиночка, только трепетно дышит, глазок ее отемнившийся ярко горит.
— Как это… «запрещенное»? — едва слышно спрашивает Павлик.
Не мигая, смотрят в глубь души девичьей ореховые опечаленные,
еще непорочные глаза. И смущается девушка, и видит, что тут серьезно, и замирает в ней поднявшийся было смех.
— Мы пришли. Вот наш дом.
Взглядывает перед собою Павлик: низкое темноватое здание, окна почти на уровне тротуара, желтая старенькая, с рваной клеенкою дверь. Бедно живет Зиночка: ведь это «полуэтаж», почти землянка. Отчего же Зина не конфузится, когда бедным так стыдно быть?
— Вам не нравится наш домик? — спрашивает его гимназистка. — Мы вовсе, не богатые: моя мама — вдова.
И вспыхивает Павлик.
— Нет, мне нравится, — смущенно говорит он, и тут же голос его тонет в бурном, безудержном взрыве смеха.
На Зиночкин звонок явилась открыть дверь целая куча девчонок; все столпились на пороге и смотрят
