Феномен, как и я. Я сделаю кое-что, но только один раз, ваше высокоблагородие… и никогда больше меня ни о чем не проси. Могу я или не могу, но я очень боюсь копаться в Полосах. Даже только двух. Неизвестно, что я могу натворить. Не в Полосах, ясное дело, а здесь, на земле. Ну, ладно, я все болтаю и болтаю, а ты страдаешь… Посмотрим.
Пользуясь своей единственной большой рукой, он удивительно мягко начал отворачивать бинты с ее лица. Но оказалось, что несмотря на желание, у него это не получается.
— Слуги! — позвал он и чуть не ударил себя по губам, ибо его зов прозвучал в тишине дома словно грохот молота; голос у него был столь же могучий, как и фигура.
Прибежали перепуганные невольницы.
— Снимите с госпожи эти бинты. Полностью, — велел он. — Да, полностью… Я прожил сотню лет… — в подробности он не вдавался, — и голая баба, к тому же страшно обожженная, для меня не представляет ничего нового. Я каждый день вижу таких десять или пятнадцать. Умножьте на сто лет… Ну, давайте.
Служанки смотрели на лежащую, пока та медленно не прикрыла глаза. Развязный старик даже и не думал уходить. Он таращился, причмокивал, разглядывал, но зрелище и в самом деле для любого было бы весьма печальным. Ищущий приятных впечатлений созерцатель наверняка лишился бы чувств или излечился бы от влечения к женщинам.
— Я сегодня уже собрал одну, у которой кости иначе срослись бы в какую-нибудь диковинку. — Посланник все болтал и болтал, пытаясь заглушить крики Армы. — Но с ней как раз хлопот меньше всего. Она поспала у меня пару часов, а когда я ее слегка забинтовал и она ушла, то уже было похоже, что она не развалится… Хотя образцом здоровья она станет не раньше чем через несколько дней. Кому-то другому потребовался бы месяц или два, чтобы вообще встать с постели. Убирайтесь, — вежливо распорядился он, когда невольницы закончили.
Плачущая от боли наместница, которая каждой частицей тела чувствовала, как бинты сходят с нее вместе с отмершей кожей, все же сумела еще раз опустить веки и даже слабо кивнуть головой: «Идите…»
— Девушка. Молодая, симпатичная, — деловито оценил лысый старик, который без труда мог быть не только дедом, но даже прадедом обожженной. — Подруга моего сына… И почему ты за него не вышла?
Он даже не знал, что своей жизнерадостной шуткой затронул нечто, еще несколько лет назад причинявшее не меньшую боль, чем ожоги.
— Сегодня тебе предстоят исключительные ухаживания, Арма. — Таменат все говорил и говорил, поскольку не вполне знал, с чего начать, и сам себе придавал бодрости. — Волосы отрастут, хотя и не сразу. А с этим… Ну, я ведь знаю, что могу, — решительно сказал он, убеждая самого себя. — Наверняка можно было бы даже через бинты…
Присев у постели, он сосредоточенно, одно место за другим, начал ощупывать все тело женщины. Сперва она не понимала, что происходит, пока вдруг не вскрикнула, ибо среди вездесущей боли появились озерца, ручейки… и наконец целые моря спокойствия, роскошного блаженства, которого никогда не замечает ни одно здоровое существо.
— Самое важное здесь, — сказал он, слегка грубовато накрывая ладонью ее щеку вместе с поврежденным ухом, и внезапно она поняла, что этот огромный калека по-настоящему растроган. — Не должно остаться никаких шрамов, правда, Арма? Эх вы, женщины…
Она расплакалась, и когда он снова передвинул руку, неловко поцеловала его в большой, испещренный старческими пятнами палец. В то же мгновение она поняла… вспомнила, что левая рука у нее уже не болит, взяла огромную ладонь, касавшуюся ее лица, и держала, держала… держала.
К сожалению, он не умел заживлять душевные раны. Но в любом случае, вскоре ей предстояло поблагодарить его за все.
25
Это называлось «мокрая лихорадка». Громбелардцы страдали ею крайне редко, но пришельцев из других краев Шерера она могла свалить с ног и даже убить. Некоторые ею заболевали, другие нет.
Громбелард. Для своих дочерей и сынов он припас лишь вечную влажность, вечный ветер… Короткую жизнь, постепенно наполнявшуюся болью в костях и разрушающихся суставах. К пришельцам он относился милостивее, обеспечивая им более долгую жизнь, поскольку та не с самой колыбели наполнялась ветром и дождем, — или быструю смерть в горячечном бреду.
Глорм ждал возвращения Рбита. В разрушенном так же, как и Громб, Рахгаре ему уже ничего не оставалось делать, кроме как присматривать за полубессознательной женщиной, которая готова была защищать его от кого угодно, но не могла справиться со зловещей громбелардской лихорадкой. Всего за несколько недель она превратилась в собственную тень. Исхудавшая, с потрескавшимися губами и блестящими глазами, с нездоровым румянцем на лице, который вспыхивал сильнее, когда тело сотрясал упорный кашель, она не могла есть, поскольку все тут же выходило обратно. Ясно было, что ей следует немедленно покинуть Тяжелые горы. От мокрой лихорадки почти всегда удавалось убежать, главное вовремя. Хватило бы сухой одежды, сухой постели, немного не протухшей еды… Прежде всего требовалось солнце, голубое небо, деревья. Уже в Низком Громбеларде условия подходили для того, чтобы болезнь сдалась. А в Дартане? Золотой Дартан мог излечить от чего угодно.
Но туда пришлось бы ехать…
Энита ехать не хотела. Если уж она что-то вбила себе в голову, то выбить это оттуда оказывалось не так-то просто. Глорм собирался встряхнуть ее посильнее, но пропустил момент, а потом стало слишком поздно. Полагалось бы взяться за Эниту еще в Громбе, попытаться ее убедить, а лучше всего — поколотить как следует, обругать на чем свет стоит, презрительно отозваться о ее умении стрелять, высмеять ее полезность в горах… Что угодно, лишь бы она — убежденная, униженная или разозленная — вернулась в Дартан. Можно было послать письмо Делену и Алии, чтобы они о ней позаботились, вознаградить за верность, даже снова позвать к себе в Тяжелые горы, здоровую, уже привыкшую к ветру и дождю, набравшуюся сил. Но у Басергора-Крагдоба не имелось опыта в подобных делах, он снова что-то прозевал, чего-то не заметил. Потом Лучка уже не понимала, что ей говорят, а если даже до нее что-то и доходило, то самое большее наполовину. Надвигались видения, призраки, обычный горячечный бред, вытеснявший из головы любую разумную мысль. И во второй раз Глорм пропустил момент, когда следовало действовать, вместо того чтобы настаивать, кричать… Ему бы отправить ее, не спрашивая ее мнения, пусть бы ехала в Лонд, если Дартан слишком далеко. Пусть бы даже ее везли в полубессознательном состоянии. Он мог бы выделить ей вооруженное сопровождение с одним лишь приказом: «Довезите ее туда живой», раз уж «здоровой» ее довезти не могли.
Но нет, поскольку сперва требовалось навести порядок в Рахгаре… Лишь когда Рбит отправился в Лонд, а Рахгар стал прекрасно убранным и безопасным городом, из которого начали отправляться карательные отряды к обнаруженным в горах еще не покоренным разбойничьим селениям, у Короля Гор наконец появилось время, чтобы внимательнее взглянуть на своего верного гвардейца. Ту самую девушку, которая когда-то, будучи еще симпатичной невольницей, спросила его взглядом: «А ты, господин?»
Но теперь она спрашивала самое большее: «Ты ли это?» Дрожащая, потная, с вырывающимся из легких вместе с кашлем смрадным дыханием, не понимающая, где находится. В очередной раз за свою жизнь Глорм понял, что за чем-то не уследил, что-то проглядел… Есть, видимо, существа, призванные к жизни лишь затем, чтобы пройти через нее насквозь, как копье через толстый щит, оставляя торчащие во все стороны щепки. Как наконечник стрелы, задача которого — пробить доспехи, а не восхищаться украшающим щит рисунком. Да и может ли он быть способен на подобное?
Чувствовавший себя одиноким в занятом полутысячной армией Рахгаре светловолосый великан внезапно пробудился и начал отчаянно сражаться за нечто совершенно несущественное. Несущественное для Громбеларда, никак не связанное с жизнью, которую он вел, не касавшееся его намерений и планов. Да, он кое о чем забыл, но вспомнил в последнее мгновение… Может, еще не было поздно; может, он еще мог исправить собственный недосмотр, спасти одну проклятую маленькую жизнь, которая никому не была нужна. Не шло уже и речи о том, чтобы отправить ее в Лонд, она не пережила бы подобного путешествия.
