появились люди, о которых говорила Жемчужина Дома. Одного из них Рапис знал — тот уже дважды сопровождал его, чтобы осмотреть и оценить привезенный товар.
До леса они добрались еще до захода солнца. Из-за деревьев тут же появились двое матросов. Один забрал коней Раписа и Раладана, чтобы отвести их в деревню; другой повел прибывших к тому месту, где держали пленников. В отсутствие капитана не произошло ничего заслуживавшего внимания. Выставленные посты лишь однажды спугнули каких-то грибников. Мало кто забирался столь далеко.
Прибыв на место, представитель невольничьего хозяйства быстро и со знанием дела осмотрел товар. Мужчины, хоть и несколько исхудавшие (Рапис их на «Змее» особенно не перекармливал), выглядели, в общем-то, неплохо — что было понятно, поскольку хилых и стариков не брали, больные же и раненые почти все отправились за борт во время морского путешествия. Кроме того, в соответствии с обещанием Жемчужины у капитана купили несколько сильных, здоровых женщин, правда за не слишком высокую цену. Однако Рапис был доволен, поскольку ему еще удалось продать трех симпатичных девочек лет двенадцати- тринадцати, получив за них вполне приличные деньги, особенно за младшую, которая была девственницей. Покончив со всеми формальностями, посланник хозяйства без лишних слов попрощался и, не обращая внимания на сгущающиеся сумерки, забрал с собой всю купленную группу, под эскортом собственных, приведенных из Баны людей. Рапис знал, что где-то в условленном месте на тракте товар, вероятно, ожидал небольшой караван повозок. Но это уже его никак не касалось. Золото он получил. Не столько, сколько ожидал, выгружая товар на берег; с другой стороны, не намного меньше, чем обычно. Он просто привез чересчур большую партию.
У него осталось около сорока женщин, а также двое не отвечавших требованиям мужчин. Капитан приказал всем шагать к пляжу, где были спрятаны шлюпки. «Морской змей», вероятно, уже стоял на якоре недалеко от берега. Неся приличных размеров мешок, в котором позвякивало золото и серебро, Рапис держался в конце отряда. Когда они подошли к краю леса, он подозвал Раладана.
— Посоветуй, — коротко потребовал он. — Мы не можем оставить здесь сорок с лишним трупов — рано или поздно кто-нибудь их найдет. Я хочу, чтобы здесь все было чисто. Посоветуй, Раладан. Камень на шею? Если даже пара утопленников и всплывет — не страшно…
Лоцман выругался в темноте: ветка хлестнула его по лицу. Ночной поход через лес отнюдь не был приятной прогулкой.
— Много мы заработали? — спросил он.
— Так себе, — неохотно ответил Рапис, и лоцман слегка улыбнулся; капитан бывал щедр, но порой, для разнообразия, скуп до невозможности. — Тебе хватит, Раладан.
— Я не о том, капитан. Если мы привезем товар обратно на корабль, команда поймет, что дела пошли не лучшим образом, и никто не удивится, если на долю каждого придется немного. Никто не знает, сколько на самом деле в этом мешке, капитан.
— Нет, Раладан. Даже если бы мне самому хотелось тащить все это стадо обратно на «Змея», команда должна свое получить. Хочешь бунта? Я не хочу.
— Есть выход. У нас сорок женщин, капитан. Товар нужно было беречь, но теперь это уже не товар. Это лишние хлопоты. Или подарок для команды, может быть, даже еще более приятный, чем серебро. Они получат меньше обычного, зато будут женщины. Даром.
Они добрались до пляжа. Разговор, шедший достаточно тихо, чтобы матросы не могли ничего услышать, закончился смехом Раписа.
— Хорошая идея, Раладан, в самом деле хорошая. Так и сделаем.
Недалеко от берега время от времени вспыхивал маленький тусклый огонек. Парусник уже их ждал.
Шлюпки совершили рейс до «Морского змея», потом вернулись. Даже перегруженные, они не могли забрать сразу гребцов и сорок женщин. Рапис не поплыл с первой партией, оставшись ждать на пляже. Стоявший на якоре в четверти мили от берега парусник много лет был его домом, однако даже домой не всегда хочется возвращаться. Капитан наверняка бы удивился, если бы ему сказали, что он остался потому, что его очаровала теплая звездная ночь. Он уже почти забыл, что значит быть очарованным; на борту пиратского корабля не было места подобным чувствам, даже подобным словам. Однако именно темно-синий искрящийся небосвод над головой, мягкий песок пляжа и накатывавшиеся на плоский берег волны удерживали его, оттягивая возвращение на корабль.
Невдалеке маячили десятка полтора темных неподвижных фигур. Двое матросов стерегли женщин. Истощенные и перепуганные, те боялись даже громко дышать. Молчаливое присутствие «товара» внезапно показалось Рапису неприятным; он встал и, коротко бросив своим людям: «Ждите», медленно двинулся вдоль пляжа. Вскоре тени на песке растворились во мраке, и капитан внезапно осознал, что он один. Не так, как в каюте на «Змее». Один. Он мог идти куда угодно, так долго, как только бы пожелал.
Волны тихо шуршали о песок.
Шагая, он вспомнил такую же ночь и такой же пляж много лет назад и ощутил щемящую тоску по всему тому, что оставил тогда позади, раз и навсегда, — по молодому офицеру морской стражи Армекта, которым он тогда был, и прекрасной, благородного происхождения гаррийке, которая его обманула.
Он повернул назад. Внезапно ему показалось, что если он пройдет еще немного, то окажется в том месте, где вновь найдет свою прежнюю жизнь, которой он изменил. Да, он был совершенно уверен, что она… она ждет его там. Он готов был ее убить. Он этого не хотел. Он возвращался все быстрее, словно опасаясь, что матросы и женщины таинственным образом исчезнут. Тихая армектанская ночь внезапно показалась ему враждебной. У него был свой корабль, свои матросы, своя морская легенда — и он не хотел все это терять. Даже на мгновение. Этот корабль и эти матросы…
Он горько усмехнулся. Вряд ли кто-то из команды размышлял над смыслом жизни, да и вообще хоть как-то ценил свою собственную жизнь. В некотором смысле он всех их любил. Может быть, именно за это? Они же в свою очередь любили своего капитана. Никто из них не в состоянии был сказать почему. Но разве это имело хоть какое-то значение? Важно было совершенно другое, а именно то, что его — кровавого предводителя убийц, Бесстрашного Демона, как его называли, — могли любить четверть тысячи человек, которые ни разу его не предали. Они были людьми. Неважно какими. Достаточно того, что, вероятнее всего, мало кто из благородных морализаторов, столь охотно делящих мир на добро и зло, мог похвастаться любовью к собственной персоне хотя бы десяти человек, не говоря уже о сотнях. Рапис был уверен, что, когда он в конце концов уйдет, он оставит по себе добрую память в сердцах всех моряков, плававших под его флагом. Для него это было крайне важно.
Именно потому он не любил вспоминать о далеком прошлом и старался не вызывать тех событий в памяти. Перед ним лежала еще немалая часть жизни, но ему уже было жаль впустую потраченных в молодости лет. Объявленный вне закона, проклятый сотнями, а может быть, и тысячами людей, он нашел свое благо. Свое место.
Он вернулся как раз в тот момент, когда первая шлюпка заскрежетала дном о песок. Сразу же за ней появилась вторая. Матросы, не ожидая команды, начали загружать в лодки пленниц. Капитан стоял и смотрел, не говоря ни слова.
Женщины неуклюже карабкались через борт. Ноги им связали так, чтобы можно было делать маленькие шаги; кроме того, все были соединены общей веревкой, которая захлестывалась петлей на шее у каждой. Теперь веревку разрезали, чтобы разместить груз в шлюпках.
На истоптанном песке остались лишь какие-то тряпки, хорошо заметные в полумраке звездной ночи. Матросы, оглядываясь на капитана, уже начали сталкивать шлюпки на воду. Рапис наклонился и поднял с песка грязный лоскут. Он не хотел оставлять после себя ненужных следов. Может быть, осторожность была излишней, но… Он шагнул к другой тряпке и… наступил на живое, зарывшееся в песок тело. Капитан медленно отступил назад. Он обнаружил беглянку.
Матросы, стоя по пояс в воде, с трудом удерживали тяжело раскачивавшиеся шлюпки. Рапис присел, уперся локтями в бедра и, сплетя пальцы, пригляделся вблизи к своей находке. Он посмотрел по сторонам, пытаясь понять, как подобное могло произойти — каким образом эта женщина сумела, не привлекая внимания охраны, стащить с себя драные лохмотья и частично зарыться в песок, впрочем весьма неуклюже; из-под серых песчинок во многих местах проглядывала обнаженная кожа. Однако в ночном мраке тело и песок были одного цвета… Как она освободилась от веревки? Он почувствовал невольное восхищение ловкостью и хладнокровием беглянки. Несколько мгновений он размышлял, знает ли уже это
