Как же легко было вызвать слезы на чьих-то глазах… Хватило простой дорожной одежды, украшенной серебряной капелькой на ремешке, стоившей меньше, чем монета, которой за нее заплатили. Но капелька эта уже нагрелась от постоянных прикосновений пальцев.
Они вышли на улицу. Сема держала свой топорик столь крепко, что было ясно — она зарубит любого, кто на них нападет, и будет бить до тех пор, пока кровавая каша на земле не перестанет походить на человека.
К счастью, нападающие не показывались.
Им уже вели двух лошадей.
Сперва они доставили коней к постоялому двору, и Готах накормил свою спутницу, не забыв и себя.
Разум подсказывал провести приближающуюся ночь в Эн Анеле, но посланник знал, чем это закончится — утром они встанут, поедят, отдохнут после еды… и отправятся в путь только около полудня. Он предпочитал ехать немедленно, двигаться до самого захода солнца и остановиться на ночлег под открытым небом. Впрочем, первый конный переход все равно предстоял короткий; следовало дать начальные уроки девушке, которую в лучшем случае ждала бы судьба невольницы-прачки в каком-нибудь магнатском имении… Она же стала телохранительницей посланника.
Судьба невольниц-прачек… Готах улыбнулся, ибо с одной он когда-то уже познакомился. Она стала королевой. Эта девушка наверняка не смогла бы подняться столь высоко. Но — служанка и телохранительница историка Шерни? Он нескромно полагал, что ей повезло.
Она кое-как удержалась на лошадиной спине, хотя, когда сошла на землю, у нее наверняка все болело. В лагере он прежде всего показал, как ухаживать за лошадью — когда ее поить, а когда не давать воды. Несколько раз он повторил: «На привале сперва конь, потом человек, запомни». Кобыла вовсе не устала, но он тщательно ее вытер.
— В пути этого хватит, — закончил он, отбрасывая охапку сухой травы. — В конюшне стоит поискать щетку и скребок, но о том, что в конюшне, поговорим как-нибудь в другой раз. Завтра будешь ее седлать, но кое-что покажу тебе уже сейчас. Потник… чепрак… Всегда укладывай выше, сдвигай ниже… По шерсти, не против шерсти. Под ними ничего не должно застрять, никаких щепок, крошек… вообще ничего. Разгладь все складки, надломы, все должно лежать ровно. Подходи всегда спереди и лучше с левой стороны, а если подходишь сзади, то ласково позови ее, предупреди, что идешь. Да? Иначе она может перепугаться, совсем как человек. Но человек не переломает тебе кости ударом копыта.
Невольница поглощала каждое его слово.
Достав из вьюка яблоко, он откусил кусок и выплюнул на руку.
— Дай ей, вот так. — Он показал кусок яблока на широко раскрытой ладони, после чего протянул его невольнице, сам же захрустел остальным. — Прекрасно. Ей наверняка нравится, если похлопать ее по шее, или можешь погладить по стрелке… гм… по тому белому, что у нее спереди, вот так… Знаешь, что такое масть лошади? Цвет. Я езжу на кауром, а твоя кобыла гнедая. Коричневая с черной гривой. Вы друг другу понравитесь.
— Мне она уже за-нравилась…
— Нет, Сема. «Понравилась» — так надо говорить.
Она сосредоточенно наморщила красивые густые темные брови. Но даже если бы он искал сто лет, больше ничего хорошего в ее лице он бы не нашел. Дурнушка.
— Она… мне… уже… по-нра-вилась… — старательно выговорила она, запинаясь больше от волнения, чем от дефекта речи.
— Это мирный край, сейчас разведем костер.
— Я умею! Я разведу! — сказала она столь быстро, что он даже рассмеялся, отчего она лишь смутилась.
— И притом наверняка лучше, чем я, — кивнул он. — Соберем хвороста, ты разведешь костер, а я расскажу тебе про мир. Если только позволит время, буду тебе о чем-нибудь рассказывать каждый день. Ты молодая, смышленая, научишься читать и писать, даже говорить на других языках… — перечислял он, наклоняясь за очередной палкой. — Я заберу тебя в безопасный дом, где ждет добрая и умная госпожа, моя госпожа. Ты будешь ей прислуживать, ходить по саду, заботиться о цветах… Любишь собак? Будешь с ними играть, пока они вконец тебя не замучают. А иногда отправишься со мной в путешествие, так, как сейчас. Телохранительница моей жены покажет тебе, как держать меч, как стрелять из лука… Может, когда-нибудь ты действительно меня защитишь, кто знает? Сегодня тебе трудно в это поверить, но… из любого места, Сема, можно дойти почти куда угодно. Я расскажу тебе о славных воительницах, которых я знал или о которых слышал. Они были такими же, как и ты, родом из таких же деревень, как твоя, а сегодня любой солдат, услышав имя Агатра или Тереза, с уважением склоняет голову. Но пока что впереди у нас долгий путь, возможно, опасный. Да, наверняка опасный. Все, о чем я говорил, пока подождет, Сема. Наверняка я кажусь тебе очень умным, но порой, однако, я бываю глуп. Я заварил кашу и теперь вынужден ее расхлебывать, а ты будешь расхлебывать вместе со мной. Может, даже… мы оба погибнем? И не осуществится ничего из того, что я тебе обещал.
Он огляделся вокруг. Еще не совсем стемнело, и он видел силуэт и даже черты лица сидевшей на земле девушки. На коленях она держала немного хвороста.
— Я не боюсь, господин. Я уже…
Она замолчала и начала снова:
— Я… уже… получила… все, о чем меч-тала. За всю жизнь, господин, мне не было так хорошо, к… как сегодня.
Готах смотрел и смотрел на нее, ибо снова кое-что понял. Как будто ничего нового… На что была похожа двадцатилетняя жизнь, лучшей частью которой стала поездка верхом в грубой дорожной одежде? Сбор хвороста для вечернего костра, кормление лошади яблоком и разговор с чужим человеком? Холодное прикосновение серебряной подвески на шее, за которой Кеса даже бы не нагнулась.
Он вспомнил то, что недавно говорила Кеса — правда, с горечью и в гневе.
«И это мир, который мы хотим спасти? Да пусть он провалится!»
Он снова начал собирать хворост.
— А может, и правда — пусть провалится?
Топот становился все громче, и Готах представил себе идущие в бой тяжелые отряды Сей Айе. Солнце светило прямо в глаза; щурясь, посланник съехал на обочину, пытаясь заставить сделать то же самое лошадь Семы, схватив ее за повод. Из-за деревьев за поворотом дороги появились всадники — отряд мчался галопом, словно действительно шел в атаку. Готах хотел прикрыть глаза рукой, но все еще был занят лошадьми. Вздымая клубы пыли, всадники, которых было не меньше двадцати, промчались рядом, перепугав молодую кобылку невольницы. Сема упала на землю. Готах спрыгнул с седла, усмирил обоих животных, а увидев, что с девушкой ничего не случилось, начал их успокаивать, поглаживая и ласково обращаясь к ним. Топот удалялся, но где-то среди облака пыли раздался громкий окрик.
— Ты не ушиблась? — спросил посланник.
— Н… нет…
Пыль оседала. Готах смотрел на всадника, сперва едва маячившего вдали, затем все отчетливее видневшегося на дороге. Солнце теперь было за его спиной, уже не светя в глаза — зато оно слепило человека, ехавшего шагом ему навстречу. Чувствуя, как сердце подкатывает к горлу, посланник оставил лошадей и двинулся в его сторону, а потом побежал.
Хайна соскользнула с седла и точно так же бегом бросилась к нему. Посланник схватил ее, прижал к себе и почувствовал, как на глазах выступили слезы. До сих пор он понятия не имел, насколько полюбил эту девушку. Он гнал от себя скорбь о ней — но для нежданной радости в одно мгновение полностью открыл душу и по-мужски уронил несколько слез неподдельного счастья.
Жемчужина, похоже, чувствовала то же самое. Она всхлипывала, что совсем было не похоже на суровую предводительницу королевской гвардии.
— Каким, каким чудом? — спрашивал он. — Тебя смертельно ранили, ты умирала, подвешенная на суку… Я видел. Ты сбежала? Но как?
Медленно приближались остановленные окриком командира всадники. Топали и фыркали
