означенных категорий и убеждены почему-то, что это именно и есть нигилизм.
Хотя в нашем маскараде и тени нет того, чем являются парижские Большой оперы, но все-таки и это довольно пестрый калейдоскоп. Огни люстр, звуки музыки, бродящая толпа, пестрые наряды, впрочем, с преобладанием черного цвета, шляпы, медные каски, гусарские венгерки и белые султаны уланских шапок, фраки и эполеты, восточные человеки и комические уроды в эксцентричных костюмах, в которые наряжают театральных статистов, наконец, отчаянный канкан, на поприще которого подвизаются личности обоего пола, составившие себе из этого танца житейскую специальность и получающие «за труды» по два рубля награждения да белые перчатки в придачу, – все это представляет довольно живую, яркую и пеструю картину.
– Так ты дашь место моему мужу? – слышится в проходящей толпе.
– Я уже дал тебе честное слово…
– Ну, если он будет определен, в следующий маскарад – я твоя…
И пара затирается толпою.
– Я тебя знаю!
– И я тебя знаю.
– А кто я такая?
– Маска, ищущая ужина.
Это один варьянт маскарадных разговоров; другой – несколько короче, зато разнообразнее:
– Я тебя знаю.
– Знаешь? Ну, это не делает тебе чести. Убирайся!
Засим можно самым невольным образом подслушать множество фраз, уверений и возгласов:
– Душка штатский, дай рубль на память.
– Ты мне не верь, я подлец: право, подлец!
– Верю.
– Знаешь, зачем у тебя усы в струнку вытянуты?
– Зачем?
– Ты воображаешь, что они у тебя стрелы амура; только венгерская помада ведь некрепка: кончики гнутся и не пронзят ничьего сердца.
– А ты читала мой «Переулок»?
– Нет, не читала.
– Ну, стало быть – дура… А ты прочти: это диккенсовская вещь, право. Все в восторг приходят, одобряют.
– А ты угостишь меня ужином?
– Гм… Коньяку бы выпить…
– А у меня Пунков сегодня был.
– С чем тебя и поздравляю.
– Так ты меня любишь?
– Люблю… только ты привезешь мне завтра браслетку?
– А я его обличу!
– Обличи, обличи, каналью! распечатай его на все четыре корки… Коньячку не хочешь ли?
– Можно!
– Дядичка, ты мне дашь рольку в любительском спектакле?
– А что за рольку?
– Отчего ты так озабочен?
– Он жену поймал в маскараде.
– Гм… Поздравляю!
Перекрестный огонь подобных фраз и разговоров во всех концах неотразимо преследует наблюдателя, который под этими черными масками может разгадать по одной только интонации голоса оттенки множества чувств, надежд, желаний, а паче всего пустоты с самолюбивою суетою, одолевающих души человеческие; может догадаться о десятках житейских драм, комедий и водевилей, которые то начинаются, то приходят к развязке под сводами этой большой маскарадной залы.
К князю Шадурскому подошла маска в черном домино, с белой камелией в волосах, и с молчаливой робостью взяла его под руку.
Князь пристально оглядывал ее фигуру, очерк лица, губ и подбородка, ее глаза и кисть руки, стараясь по этим признакам догадаться, кто бы могла быть подошедшая к нему особа.
По руке ее заметно пробегала дрожь внутреннего волнения, большие голубые глаза глядели из-под маски грустно и томно, а губы как-то нервически были сжаты. Она нисколько не походила на привычных маскарадных посетительниц, бойких искательниц приключений, и, казалось, была необыкновенно хороша собою.
