– Это что значит? – металлически-сухо и внятно спросил генерал, ни на йоту не возвышая голоса, и между тем каждый тихий звук его обдавал невыразимым холодом.
– То, что я – невинен, – столь же тихо и внятно проговорил Бероев, нимало не смутившись: над ним еще всецело царило прежнее чувство абсолютного равнодушия ко всему, что бы с ним ни случилось.
Генерал слегка усмехнулся тою усмешкой, в которой чувствуется как будто и иронии немножко, а больше сожаления, что вот-де глупый запирается, тогда как я сию же минуту могу раздавить его неопровержимыми доказательствами.
И он вынул из кармана ключ, отпер ящик стола и достал оттуда пачку бумаг, обернутую в серо-казенный лист папки, с печатной надписью: «Дело».
– Вам незнакомы эти бумаги?
– Совершенно незнакомы.
– Гм… А эти письма?
– В первый раз вижу.
– Будто?.. Ну, я напомню вам их содержание.
Он развернул одно из писем и стал читать:
«Дело наше двигается. Польские братья работают неутомимо, надо, чтобы все поднялось одновременно, разом, и – мы победили! Уведомьте, как шла наша агитация в Сибири. Надобно по-прежнему действовать, а вам это удобнее, чем кому-либо. Действуйте, действуйте и действуйте. Письмо это вам передаст З. Рекомендую вам его, как надежного члена и товарища. Передайте ему на словах о результатах вашей последней поездки».
Бероев слушал и не верил ушам своим.
– Я ничего не понимаю… – как бы про себя прошептал он, в недоумении пожав плечами.
– Не понимаете? – быстро вскинул на него генерал свои острые взоры. – Ну, а это?
И он развернул другое.
«Переписывать неудобно, да и не безопасно. Притом же это будет слишком медленно, а дело не ждет: нам надо скорей и скорей. Надо распустить как можно более экземпляров. Постарайтесь лучше добыть литографский камень. М. доставит вам к нему всю необходимую принадлежность, и – начинайте работать вместе».
– Это тоже незнакомо? – спросил генерал по прочтении.
– Вполне, – ответил Бероев.
– А литеры З. и М.?
Тот, недоумевая, пожал плечами.
Брови его собеседника сурово сдвинулись, но голос остался все так же тих, только делался как будто еще тверже и металличнее.
– Послушайте, господин Бероев, что это, насмешка?
– Насмешка?! – изумленно повторил арестованный и с гордым достоинством отрицательно покачал головой.
– Все эти вещи найдены, однако, у вас в квартире, – продолжал тот.
– При мне, – подтвердил Бероев, – но как они туда попали – не понимаю.
– Послушайте, милостивый государь, – перебил его генерал, нетерпеливо сжимая зубами свою сигару, – если вы намерены разыграть со мною комедию запирательства, то…
– Комедию запирательства?! – перебил его в свою очередь Бероев. – Для чего, вопрос? Это было бы уже совсем глупо… Я привык несколько более уважать себя для того, чтобы запираться перед кем бы то ни было и в чем бы то ни было.
– И однако ж…
– И однако ж должен повторить все то, что и до сих пор говорил: более у меня нет оправданий. Скажу только одно, что все это дело – гнусная интрига против меня, – интрига, которую ведет слишком сильная рука, но я еще поборюсь с нею! И… вы тоже, надеюсь, узнаете ее!
Генерал сделал нетерпеливое движение, ему, очевидно, казалось, что Бероев заговаривает не о том, о чем следует, и даже чуть ли не начинает вилять в стороны, дерзко путать нечто, вовсе не идущее к делу, – система, которую генералу случалось иногда наблюдать в подобных казусах, и потому он перебил своего ответчика:
– Вам не угодно иначе отвечать на мои прямые вопросы?
– Я отвечал уже, – спокойно возразил Бероев.
Генерал взглянул на свои часы: он, по-видимому, куда-то торопился, потому что и прежде, во время этого допроса, раза два уже взглядывал на циферблат, и затем громко позвонил в изящный бронзовый колокольчик. В дверях почтительно остановился молодой офицер в дежурной форме.
– Можете везти, – отнесся к нему начальник, вскинув глазами на Бероева.
– Слушаю, ваше превосходительство.
– Ступайте, – проговорил он, обращаясь к арестованному.
Бероев замедлился на мгновение в глубоком и грустном раздумьи.
– Генерал, – сказал он тихо и как-то понуро потупясь в землю, – вы, конечно, знаете, что с моей
