От нечего делать, а больше все-таки по природной доброжелательности Миня частенько брался помочь торговцам – подкатить груженную с верхом, весящую за тонну железную телегу с товаром, перекидать несколько десятков ящиков или мешков. Делал он это в охотку, за так, но когда ему совали в карман джинсов сотню-другую, никогда не отказывался. В общем, проработав на рынке всего месяц, Миня стал его доброй достопримечательностью, если не сказать всеобщим любимцем. Его наперебой стремились подкормить, а он не отказывался – растущий организм требовал свое, да и ежедневные сладкие энергозатраты с Ленкой тоже нуждались в пополнении.
Все Минины рыночные пути-дороги, все служебные маршруты по лабиринту неизбежно приводили в лабораторию фитоконтроля, где его возлюбленная в белоснежном накрахмаленном халатике, от которого он просто балдел, возилась с пробирками, колбами и бюретками. Ох как не хочется рассказывать об этом, уличать прекрасную пару в очевидном нарушении трудовой дисциплины и правил общественного порядка на Крытском крытом рынке, но из песни, как говорится, слова не выкинешь.
Повторю уже раз сказанное. Было дело, было, и не от случая к случаю, а каждый день, а то и по несколько раз на день. И всякий раз не обходилось без битья лабораторной посуды. Миня, едва войдя в лабораторию, запирал за собой дверь на ключ и тут же набрасывался на свою возлюбленную. Впрочем, еще вопрос, кто на кого набрасывался. Им не хватало терпения приготовить какое-никакое любовное ложе – Миня просто смахивал с лабораторного стола все, что на нем в этот момент оказывалось, Ленка в его руке белой пушинкой взлетала в воздух и приземлялась на белой же пластиковой столешнице, уже освобожденная другой Мининой рукой от халатика и всего прочего, что под ним было. И когда возникала короткая пауза между объятиями, или Мине пора было уходить, или Ленке во что бы то ни стало требовалось сдать заказчику срочный анализ, они слезали со стола и с опаской ступали босыми ногами на усеянный осколками пол. До сих пор удивляюсь, как Ленке удавалось в таких количествах списывать лабораторное стекло…
В тот вечер битья посуды не случилось. На сей раз Леночка удержалась от соблазна тотчас по приходу Мини броситься в его объятия, а благоразумно оттитровала растворы для завтрашних анализов и привела в порядок записи в лабораторном журнале, Миня же тем временем, позвонив в администрацию рынка и сказав, что отправляется на склады, стал обстоятельно обустраивать все тот же лабораторный стол: аккуратно убрал склянки с реактивами и расстелил байковое одеяло из противопожарного набора. После этого юные любовники с чистым сердцем отдались страсти. Отдались раз, отдались два, после короткого перерыва – три.
Автор этой хроники уже имел удовольствие упомянуть о Ленкиной ненасытности в любви и Мининой мужской силе – скорее даже не мужской, а бычьей, но мне, право же, трудно рассчитывать на полное доверие читателей, если стану утверждать, что после третьего объятия любовников немедленно последовало четвертое. Такое бывает только в наивных американских фильмах. Миня лежал на спине и никак не мог успокоить дыхание, а Леночка, прильнув к нему, нежно перебирала короткую шелковистую шерстку любимого и гладила глянцевитые, словно отлитые из сверхтвердого пластика, рога. Ах как она их любила! Как возбуждали они девчонку, и как возбуждали самого Миню нежные поглаживания тонких девичьих пальчиков! Вполне возможно, более того – очень даже вероятно, что через несколько минут пара вновь слилась бы в неистовом любовном объятии и тогда автору пришлось бы краснеть за только что высказанные сомнения. Но тут неожиданно задергалась дверь, потом раздался резкий стук.
От неожиданности Леночка еще крепче прижалась к Мине, но после второго стука отпрянула, спрыгнула со стола, подхватила с пола бельишко и убежала за холодильник. Миня же спустил со стола скульптурно мускулистые ножищи и стал не спеша натягивать на них джинсы.
Дверь он открыл только после третьего стука, от которого в штативах задребезжали пробирки. Полностью одетый, в бейсболке на голове и в закрывающей морду арафатке, он оглядел стоявшего перед ним вполне конкретного пацана и спросил:
– Чего тебе?
– Ты Минотрян, что ли?
– Ну я Минотрян.
– Тебя Эгей зовет. – Пацан снизу вверх оглядел Миню и, впечатленный его габаритами, не очень уверенно добавил: – Велел привести…
Отработав на рынке пару месяцев, Миня, естественно, не мог не знать, кто такой Эгей Тесеев, хотя никогда его в лицо не видал. Минос Европович поведал сыну – мальчик взрослый, пора ему понимать обстановку в родном городе – о роли тесеевского клана в экономике и политике Крытска, не стал скрывать, чего стоило ему, Миносу, уладить конфликт в дискотеке и предотвратить кровавые разборки с отмороженным уголовником Мишкой.
Разумеется, Эгей, получавший оперативные сводки не только от своих парней, но и от крытских ментов, тоже досконально знал и о драке, в которой его отпрыску основательно намяли бока, и о свободно разгуливавшем по лабиринту, где тесеевцы чувствовали себя полновластными хозяевами, здоровенном армянском парне. Но что это за парень, чей он и кто за ним стоит, почему ментам велено оказывать ему всяческое содействие и ни под каким видом не трогать, для Эгея, как и самих ментов, оставалось загадкой. А загадки он не любил и потому приказал привести этого армяшку, чтобы самолично с ним разобраться.
Шестерка-посыльный распахнул железную дверь, мимо которой Миня не раз проходил прежде, а сам остался в коридоре.
Войдя в просторное помещение без окон, Миня не сразу заметил в полумраке плотного лысоватого мужика, сидевшего в кресле за письменным столом. А когда заметил, толком разглядеть так и не смог – настольная лампа была повернута так, что освещала не хозяина, а гостя.
Мужик с минуту молча изучал стоявшего у двери Миню, а затем опустил абажур лампы и неожиданно тонким голоском спросил:
– Кто я, знаешь?
Миня кивнул.
– А чего не здороваешься?
Миня пожал плечами.
– Тебя, черного, мама не учила в помещении шапку снимать? А ну сними кепарь!
– Не могу, – сказал Миня и добавил: – У меня там рога…
– А вот я тебе сейчас рога пообломаю! – взвизгнул Эгей. – Ну-ка помогите ему!
Из полумрака выплыли два амбала в камуфляже и с двух сторон кинулись к Мине. Один потянулся к бейсболке Chicago Bulls, чтобы сорвать ее, другой попытался ухватиться за рукав Мининой джинсовки. И оба потерпели неудачу. Миня набычился, повел плечами – амбалы воздушными шарами взмыли в воздух и, пролетев по крутой баллистической траектории, вместе грохнулись возле письменного стола. Надо отдать им должное: они тотчас поднялись и мигом вытащили стволы. Воспользоваться ими они, Бог миловал, не успели – Эгей вскочил на ноги и заорал:
– Пошли вон, уроды!
Когда амбалы растворились в темноте, Эгей обошел письменный стол, приблизился к Мине и, задрав голову, выкрикнул:
– На кого работаешь, гнида армянская?
Миня едва не рассмеялся – эту же фразу, только без цветистого обращения, он слышал в телесериале, который после работы давеча смотрел его отец, – но удержался и спокойно ответил:
– На администрацию рынка.
– Фильтруй базар! – брызнул слюной Эгей. – Это администрация на меня работает. Тебя кто крышует? Менты?
– Никто. Чего меня крышевать? Я на зарплате.
– А чего тогда крысятничаешь? Ты с азеров собирал? Собирал!
Миня понимал, что речь идет о давешней шабашке на овощном складе, за которую благодарные азербайджанские торговцы чуть не насильно запихнули ему в карман куртки несколько бумажек. Он тут же их и потратил, накупив для Ленки гору фруктов и сладостей. Мине совсем не хотелось объяснять этому толстому придурку с голосом кастрата, что не крысятничает, не в его это натуре, не обкладывает никого данью, а работает, причем работает за так, только бы размяться, и не его вина, когда за честно сделанную работу ему что-то перепадает. Больше хотелось послать его куда подальше, а того лучше поднять под
