навыпуск, чтобы не так заметны были протезы.
Вскоре Николай Владимирович объявил Борису, что договорился с начальником Качинской школы летчиков — комбригом Ивановым, что тот возьмет парня к себе в училище, как только ему исполнится 17 лет. А пока Борису предстояло пройти первоначальное обучение летному мастерству в симферопольском аэроклубе, который фактически являлся подготовительным отделением при элитной Качинской Краснознаменной военной авиационной школе пилотов имени Мясникова.
— Жить будешь в доме инструктора аэроклуба — моего старинного приятеля по Южному фронту, — сообщил Латугин. — Он будет с тобой заниматься. И если через пять месяцев скажет, что часть отцовского летного дара перешла и к тебе, то будешь проходить медицинскую комиссию в училище…
После разговора с Латугиным Борис помчался на станцию — поделиться своей радостью со Степанычем. Старый машинист с пониманием отнесся к известию, и все же по-стариковски проворчал:
— Оно конечно: Марья Ивановна супротив аэроплана не потянет… Куда ей — старушке… Скорость у паровоза не та, опять же бегает только по рельсам… А аэроплан, что свободная птица по небу парит.
— Я вот тоже после армии на летчика выучусь, — мечтательно заявил кочегар Никита.
— Осади, мазутная твоя душа! — мрачно цыкнул на помощника машинист. — Кто же на чугунке останется работать, если все среди архангелов подадутся летать. Да и какой из тебя авиатор, Никитка, если тебя после десяти часов мотания в машине на твердой почве качает, як моряка после сильной качки. Ты себя с Борькой не равняй. У него вон даже прозвище с авиационным уклоном — «парашютист». Он отцовское ремесло продолжать будет, а у тебя родитель всю жизнь в артелях грузчиков шабашил…
Разговор происходил поздно вечером в столовой локомотивных бригад. Чинно входили и выходили вернувшиеся из рейса машинисты. Каждая бригада садилась за свой стол. Уставшие люди ели молча или перебрасывались короткими лаконичными репликами. За долгую дорогу все меж ними было переговорено…
Собеседники Бориса тоже сильно вымотались за долгую смену и гнали сон крепким горячим чаем из потных стаканов. Глядя на окружающие его усталые, перепачканные лица, Нефедову вдруг стало немного жаль, что он больше не будет принадлежать этому простому, мужественному миру, который успел стать ему родным. Перед глазами юноши встали только что виденные им по дороге сюда возле депо ночные силуэты паровозов со строго горящими фонарями.
Борис вспомнил пережитый восторг, когда маневровка впервые подчинилась ему. Из ее трубы вырывался густой серый дым, в топке бушевала огненная буря. Борис то и дело отрывался от окна, чтобы выслушать наставление мастера и бросить удовлетворенный взгляд на взмокшего от пота помощника в кепке и резиновых очках, похожего в яростном свете на сталевара, который старался обеспечить ему — Нефедову — рабочее давление пара.
«А может, ну его, училище? — вдруг возникла в голове Бориса крамольная мысль. — Остаться при паровозах, и точка. Зачем куда-то ехать — ловить быстрокрылую синицу мечты, если вот оно счастье и призвание в руках». На какие-то секунды такое решение показалась молодому человеку простым и наилучшим выбором. Но потом Борис представил разочарование и отчуждение в воспаленных от усталости глазах старого машиниста, простодушное удивление Никиты. Для них он уже был летчик, небожитель, избранник судьбы. Да и Латугину язык не повернется сказать, что, мол. извини, передумал принимать твою помощь.
Наконец, Ольге как объяснить, что высокую мечту о полетах поменял на скромную романтику чугунки. «Нет! Решено: буду как отец», — подвел жирную черту под сомнениями Нефедов. Если в локомотивную столовку он входил еще наполовину членом братства железнодорожников, то на улицу вышел человеком, окончательно перевернувшим важную страницу своей судьбы.
Глава 10
На симферопольском железнодорожном вокзале приехавшего московским поездом Бориса встретил инструктор местного аэроклуба Степан Сергеевич Лапатуха. Внешне этот сорокадвухлетний мужчина совсем не походил на летчика.
Выйдя из вагона на перрон, Нефедов некоторое время пытался угадать в толпе встречающих того самого виртуоза высшего пилотажа, о котором ему столько рассказывал Латугин. Юноша представлял его высоким, спортивным красавцем с самоуверенным веселым взглядом. И совершенно растерялся, когда к нему вдруг подошел сутулый невзрачный мужичок с застенчивыми глазами и тихим, отнюдь не командным голосом. Впрочем, разочарование в наставнике сразу прошло, как только Борис увидел своего инструктора в его родной стихии.
Уже на следующий день после приезда Нефедова Лапатуха повел его в аэроклуб. Вначале Бориса удивило, что местные курсанты смотрят на его спутника, как на бога, жадно ловят каждое его слово и с энтузиазмом бросаются выполнять все распоряжения инструктора. Но затем начались полеты, и Лапатуха сразу преобразился. Скромный серый человек куда-то исчез, его место занял Мастер с властным, горячим нравом. Когда кто-то из вылетевших в самостоятельный полет курсантов неаккуратно сажал машину, Лапатуха начинал ругаться и даже в приступе гнева сломал сигнальный флажок. А когда девушка-учлет[63] при посадке сделала «козла»,[64] обычно застенчивые серые глаза инструктора налились неуемной яростью.
Пока виновница находилась в самолете, Лапатуха начал высказывать все свои претензии рядом стоящему курсанту, обращаясь к нему на «вы» и по имени-отчеству, чего обычно никогда не делал.
В конце концов инструктор бросился к зарулившему на стоянку самолету. Ничего не сказав вылезшей из кабины с виноватым видом девушке, он снова запустил двигатель и пошел на взлет. Вначале инструктор несколько раз филигранно выполнил посадку, приземляясь на «три точки» [65] точно возле посадочной разметки. Затем начал крутить сложнейшие фигуры высшего пилотажа всего в нескольких метрах от земли. Затаив дыхание, Борис с восторгом наблюдал, как самолет, едва не задевая крыльями траву, выполняет петли и перевороты. В качестве финального аккорда показательного урока Лапатуха выполнил свой коронный номер: на большой скорости прошел в перевернутом положении — вверх колесами всего в трех метрах над головами курсантов.
— Хотите летать также? — поинтересовался после приземления у окруживших его восхищенных ребят инструктор. Все дружно выразили такое желание. — Тогда учитесь строго выполнять азы летной программы. Потом, в бою, вам будет не до академической точности. Там некогда следить за приборами и заботиться о том, чтобы боевой разворот вышел точно, как прописано в учебнике. Чтобы уцелеть, необходимо постоянно следить за товарищами и противником, а пилотировать «на автомате». Но чтобы освободить голову для боя, у вас не должно быть проблем с управлением самолетом.
Борис был зачислен в группу первоначального летного обучения. Первые полтора месяца занятия проходили только в классах. Курсанты аэроклуба изучали материальную часть самолета У-1, аэродинамику, тактику воздушного боя, метеорологию.
Затем по программе надо было выполнить два прыжка с парашютом. Это было испытание для людей с крепкими нервами. Для прыжков использовался все тот же двухместный учебно-тренировочный У-1. Курсант с надетым парашютом садился в переднюю кабину, самолет набирал высоту. Надо было по команде инструктора вылезти на крыло и, сильно оттолкнувшись, прыгнуть. Причем автоматикой принудительного раскрытия парашюты оборудованы не были, так что курсант должен был сохранять достаточно самообладания, чтобы в нужный момент дернуть за вытяжное кольцо. Несколько ребят из их группы так и не сумели перебороть свой страх, и им пришлось распрощаться с мечтой о небе.
И вот начались полеты. Борис до мельчайших подробностей помнил тот день. Стояла прекрасная безоблачная и безветренная погода. Ярко светило солнце. Авиаторы в таких случаях говорят: «Погода миллион на миллион».
Курсанты выстроены в шеренгу. Инструктор обходит строй, выбирая кандидата на первый
