У Нефедова под началом тоже служил прекрасный летчик Батыр Тюгюмджиев. За ним приехал молоденький лейтенант-контрразведчик с двумя автоматчиками. Лакеев уже знал об их визите и вызвал к себе под каким-то предлогом Тюгюмджиева, не дав ему вылететь со всеми на задание. Борис повел группу к фронту, но успел вернуться еще до того, как арестованного увезли. Едва узнав от дежурного по аэродрому, что энкавэдэшники за что-то взяли Батыра, Нефедов побежал на выручку другу.
— Я его командир, и вы обязаны были вначале известить меня об аресте моего подчиненного! — строго обратился к лейтенанту-контрразведчику Нефедов.
Действительно, существовало правило, по которому вышестоящий командир должен был подписать ордер на арест подначального ему офицера или солдата, и только после этого военнослужащий оказывался во власти сотрудников НКВД. Правда, репрессии и могущество «органов» превращали это требование в пустую формальность. Практически никто не смел открыто продемонстрировать свое несогласие с представителем спецслужбы. Поэтому-то таким обескураженным и даже растерянным выглядел приехавший за летчиком-калмыком лейтенант. Он-то был уверен, что подписи начальника особого отдела штрафной части более чем достаточно для ареста нужного ему человека. Но тут на помощь собрату по ведомству пришел Лакеев.
— Послушайте, капитан, не вмешивайтесь в дело, которое вас абсолютно не касается! Лучше идите к своим самолетам. А мы будем выполнять приказ Верховного Главнокомандующего об отправке всех военнослужащих калмыцкой национальности этапом на сборный пункт в Москву. Надеюсь, это понятно?
— Где у нас случилось?[167] — с видом праздного зеваки спросил ни к кому персонально не обращаясь подошедший Леня Красавчик. Его короткие волосы ежиком топорщились на голове, а на губах Одессы блуждала недобрая улыбка. Хорошо знающий Леню Нефедов чувствовал, что тому страшно хочется дать изжоги[168] заезжему обладателю «фуражки с красным околышем».
Всего сорок минут назад над немецкой переправой по самолету Одессы хлестнула очередь разрывных снарядов, и он за полминуты успел проститься с жизнью и родиться заново. Теперь Красавчик чувствовал сильную потребность «выпустить пар». Особистов он не боялся. Все равно дальше фронтового штрафбата его не пошлют. А Батыр был ему как брат: их койки стояли рядом в землянке, в бою они не раз снимали фрицев с «хвоста» друг друга. Так что повод «походить по ушам» особистам был более чем уважительный.
Нефедов, зная характер Одессы, приказал ему отойти на сто шагов в сторону, а сам жестко заявил чекистам:
— Ну вот что: я хорошо знаю своего подчиненного Тюгюмджиева и могу за него поручиться. Поэтому я сам поеду с ним в Москву и, если потребуется, дойду до Верховного, но докажу, что Батыр честно воюет. Он сбил 14 самолетов врага, был ранен…
Лакеев побагровел от ярости и побежал куда-то звонить, а молоденький лейтенант нахмурился и потупил глаза. Потом он отозвал Бориса в сторонку и с чистосердечным видом пояснил:
— Я очень сожалею, товарищ капитан. Но вы, как человек военный, должны знать, что на войне приказы не обсуждаются. Есть распоряжение о выселении всех жителей калмыцкой национальности в Сибирь за сотрудничество с оккупантами. Я выполняю полученный приказ об аресте вашего сослуживца. Вы можете помочь своему товарищу, обратившись с жалобой по команде, но мешать мне не стоит, я ведь при исполнении.
Батыр слышал слова лейтенанта. Пожав Нефедову руку и благодарно глядя на командира, он попросил:
— Не стоит, Батя! Бесполезно… А без меня мои старики и сестра совсем пропадут.
Батыра увезли. Потом Нефедов пытался через командарма Громова и других высокопоставленных знакомых помочь товарищу, но это ему не удалось. Больше он никогда не встречал Тюгюмджиева и ничего не смог узнать о его дальнейшей судьбе.
Глава 31
21 февраля 1942 года новым командующим бомбардировочной авиацией королевских ВВС Великобритании (RAF) стал маршал авиации сэр Артур Харрис. Закончился короткий период, когда английские самолеты наносили лишь «точечные» ночные удары по военным объектам в оккупированной Франции и в самом рейхе. Началась эпоха ковровых бомбардировок немецких городов. «Бомбардировщик- Харрис», как окрестили нового командующего газетчики, пообещал «вы-бомбить Германию из войны» или же «вернуть ее обратно в каменный век».
Уже через два месяца после своего назначения Харрис отправил в рейд на Германию тысячу бомбардировщиков. Только теперь многие немцы вспомнили забытую поговорку: «Посеявший ветер пожнет бурю». А ведь еще недавно, в 1940–1941 годах, немецкие самолеты безнаказанно бомбили Лондон, Ковентри и другие английские города, а островитянам нечем было ответить, ибо их немногочисленные «Ланкастеры», «галифаксы», «стирлинги», «бленхеймы», «веллингтоны», «хемпдены» и «уитли»[169] перехватывались немецкими истребителями где-то над Францией. У немцев на устах тогда было хвастливое утверждение маршала авиации Геринга, заявившего в одном из своих выступлений: «Пусть меня назовут вралем, если хоть один вражеский самолет достигнет территории нашей страны».
В 1942 году в Англию из США начали пребывать соединения тяжелых бомбардировщиков «Боинг Б- 17» — «Летающая крепость». Это были лучшие стратегические бомбардировщики в мире. Благодаря большой скорости и высоте полета, а особенно двенадцати оборонительным пулеметам «Браунинг», экипаж такой машины имел неплохие шансы отбиться от атак немецких перехватчиков. Мощный же заградительный огонь сразу сотен бомбардировщиков, летящих в сомкнутом строю, почти не оставлял шансов немецким пилотам-истребителям сделать результативный заход и уцелеть.
Теперь бомбардировщики союзников методично днем и ночью стирали с лица земли немецкие города. В мае-июле 1943 года «Бомбардировщик-Харрис» начал операцию под кодовым наименованием «Гоморра».[170] Второй по величине город Германии — Гамбург был засыпан тысячами тонн зажигательных и фугасных бомб. Это вызвало пожар воистину библейского масштаба. Несколько дней в городе бушевал огненный шторм, столб дыма поднимался в стратосферу. Отвратительный запах гари и горящей плоти проникал даже в кабины бомбардировщиков, идущих на высоте свыше десяти километров. Тысячи мирных жителей сгорали заживо, обращаясь в пепел; задыхались от ядовитых газов в подвалах своих домов. Пламя выжигало кислород, и многие умирали от удушья. Когда огонь из горящих зданий прорвался сквозь крыши, — над городом поднялся столб раскаленного воздуха высотой около шести километров. Воздух так накалился, что все, что могло воспламениться, мгновенно сгорало. Кипел асфальт, в окнах плавились стекла…
Погибло 50 000 человек, 20 000 были ранены, десятки тысяч пропали без вести и сошли с ума. Большая часть населения лишилась крова.
Один свидетель так описывал начавшуюся после окончания бомбежки работу специальных санитарно-спасательных команд: «Люди в противогазах прокладывали себе путь огнеметами, так как несметное количество трупов было усеяно жирными, в два сантиметра длиной червями и огромными зелеными мухами невиданного доселе размера, не говоря уже о воистину гигантских крысах, покрывающих серым, копошащимся ковром углы разрушенных строений…»
Гамбург превратился в пустыню, состоящую из барханов битого кирпича. Затем настал черед Дрездена, где погибло уже 250 000 человек. Фотографии только одного из 80 разбомбленных англо- американскими пилотами германских городов-мишеней — Везеля, ничем не отличаются от снимков лунного ландшафта…
Германские силы противовоздушной обороны пытались активно противостоять рейдам союзников. Иногда им даже удавалось наносить противнику чувствительные удары. Так было 17 августа 1943 года, когда 363 тяжелых бомбардировщика попытались разрушить шарикоподшипниковые заводы в районе Швейнфурта. Перехватчикам совместно с зенитчиками удалось сбить 60 «крепостей», что заставило
