двигалась приличнейшего вида пара лет тридцати пяти — сорока. Она коротко сказала мне:
— Помалкивай тока.
Затем сделала какие-то неуловимые животные полпрыжка в сторону холеного господина и его спутницы. Пара притормозила. Дарк остановилась и уставилась загорелому лысоватому мужчине в дорогие очки. Что-то как будто защелкнулось в воздухе, она цапнула его цыганским гипнотическим взглядом и потянула к себе. Мы вчетвером переминались. Пара встала.
— Ты или не ты? — она сделала это хриплым нежным голосом. Таким не спрашивают бывшие коллеги по работе, таким скорее напоминают о себе бывшие любовницы. Как бы я сейчас не тужилась, я не смогу передать, сколько сексуального волнения, сколько горячего сока было в этих четырех словах. Мне сразу пригрезились стройные вечерние пальмы и Дарк в длинном прозрачном платке на бедрах и голубым цветком в волосах. Ты или не ты, бля. Спутница заволновалась. Мужик начал вопросительно приглядываться, у него заблестели очки и зубы. Мужик понимал, что если бы он хоть раз в жизни стоял с ней в очереди в платный сортир на Дворцовой, он бы уже, понятное дело, ее не забыл никогда. И вспомнил бы сейчас моментально. Но он не помнил. Это все он понимал лысеющей головой, но Дарк смотрела ему в глаза тем самым взглядом. Она выжала его, потом быстро сказала название какого-то незнакомого нам ресторана.
— Где? — блеснули очки.
— В Париже, прошлой осенью.
Мужик страдальчески припоминал, был ли он в Париже прошлой осенью. Был ли он вообще в Париже осенью. Был ли он когда-нибудь в этом долбанном Париже хоть раз за всю свою жизнь.
— Кажется, мы встречались, — промолвила она через дымчатый меховой барьер воротника своей шубы. Он посмотрел как-то уже снизу вверх и беспомощно опустил плечи. Мы со спутницей обменялись удивленными взглядами.
— Точно не ты?
Вот шел себе с женщиной со своей, мужчина, приличный такой, прогуливался или по делу они шли. Не трогали никого. Ага. А теперь все. Она уверенно дожигала его своим потрясающим eye-contact-ом. Мужик в бреду соображал, есть ли у него вообще загранпаспорт. Она высосала из него последние капли разума и презрительно моргнула на спутницу.
— Прости. — это прозвучало как очень интимный приговор.
— Да ничего-ничего….- бессвязно лепетал лысеющий. — Но я, как-то…
— Да что уж там…
— Нет, правда, вы не обижайтесь, я, правда, не помню…
— Я поняла. — Мне померещилось, что голос ее дрогнул. — Я все поняла. Не помнишь.
Она еще раз посмотрела на спутницу. Она чуть не плакала. Она снова уставилась на него. На сей раз, она смотрела… один раз я видела фото шахидки в интернете. Там, над паранджей были такие же глаза: кричащие от безысходности, глаза женщины, которой нечего больше терять, черные, налитые болью глаза. Боже, где этому учат? Впитывают это с детсадовским компотом из сухофруктов? Мужик будет завтра под люстрой качать кедами, подумалось мне.
— Оля, не помнит он. Оставь дяденьку в покое. — я потянула ее за рукав и отпросилась у пары: — Мы пойдем?
— Да-да, гхм, конечно, да… извините… — господин уже мог спокойно подавать на развод.
Дарк театрально повиновалась.
Я затащила ее, хохочущую, в ближайшую подворотню и прижала к нечистой стенке. Начиная с детства, мне всегда нравилось иметь то, что хотят иметь другие.
Лилит показалась в дверях и тут же исчезла. Мы дернулись и натянули одеяла, я, непонятно зачем, прикрыла грудь. Потом красные кудряшки снова ввалились из коридора:
— Ой. Ой-Ой!!! Ну что вы прямо как мама пришла!.. Продолжайте, я только пепельницу возьму.
— Вот уж нет уж теперь!
— Коитус интерруптус, — весело гаркнула Оля. — Иди, иди отсюда.
— Тебе не кажется, Маруся, что твоя женщина некультурная хабалка?
— Давай замочим? Интеллигентные же люди, в конце концов… Садись, покурим.
— Есть у тебя? — Лилит протянула пачку.
— Давай.
— Интересно, кто из вас кому прикурить даст.
Мы одновременно щелкнули зажигалками.
— Мань, а правда, что ты книжку пишешь? — Лиля почесала волевой подбородок.
— Правда.
— Про нас вот про всех?
— Ага.
Она посмотрела на меня, как на умственно отсталую.
— А зачем?
Действительно. Зачем?
— Маш, а ты вообще отдаешь себе отчет в том, что почти каждый из наших знакомых захочет заиметь себе экземпляр? — Лиля называла меня Машей, когда уже вот хуже некуда.
— Отдаю.
— А я, может, не хочу, чтобы кто-то знал?! Как я это покажу, Маш, друзьям?
— Не знаю. Я предупреждала. Ничего святого. Валюша читается. Бурая читается. Выкручивайтесь, как знаете. Там все равно половина — художественный вымысел. Про тебя могу написать, что ты получила МВА, если хочешь.
— Спасибо, дорогая.
— Пойдем в ванную. Нужно сделать одно важное дело.
— Какое?
— Пшли-пшли.
— Что это?
— Моя зубная щетка.
— Зубы будешь чистить?
— Смотри. Видишь?
— Ну.
— Что — ну? Что ты видишь?
— Наша подставка для зубных щеток.
— Правильно. Видишь, заполнена щетками. Это я расставила. Пидоры, разбросали опять. Щаз… вот. Теперь видишь?
— Э… Почти вся занята.
— Правильно. Сколько пустых ячеечек осталось?
Еб твою мать.
— Одна.
И тут я все поняла. Она появилась здесь как щипцы для льда. И она прекрасно это знала. Она проверяла и гадала. Она шаманила и смеялась. Она точно была не в себе. Я хотела найти, как сказать ей, что я все поняла, что я знаю. Я поняла ее. Я поняла ее так глубоко, так сразу, что даже, если ей сказать, что я поняла, она так… ну вот как ей объяснить? Мы молчали. Она ждала.
— Можно я?
— Втыкай, — улыбнулась она.
— ЧТО?!
Еще удар.
— Что слышал, проститутка!
