— Снял с камня на Оби, товарищ полковник.
И опять смеются и полковник, и папа, а мама улыбается и почему-то краснеет:
— Прошу, Пётр Михайлович, к столу.
— Вот это — дело! Посмотрим, как сибирячки умеют мужей кормить.— Проходя в столовую, Пётр Михайлович замечает его, Юрку, притворяющегося спящим, спрашивает у папы: — Сыну-то сколько? Школьник?
— В третий класс идёт.
— А до школы... пять с гаком?
— Четыре, товарищ полковник.
— Н-да,— хмурится Пётр Михайлович,— не на много ошибся. Настрочи, командир, рапорт на моё имя, горючего добавим. Придётся возить парня, ничего не попишешь.
Юрка чуть не подпрыгнул от радости: вот здорово! Ведь это его в школу и из школы будут возить. На машине! Наверное, на папиной, на легковой...
Взрослые в гостиной оживлённо усаживаются за стол. Оля в прихожей, сидя на полу и посапывая, пытается зашнуровать ботинки.
На вешалке у двери видит Юрка плотно набитую полевую сумку из жёлтой кожи. У папы такой нет — красивая! И компас на ней, и карта выглядывает, и целых шесть цветных карандашей торчат из гнёздышек!
Юрка решает попросить папу, чтобы к школе ему купили не портфель, а вот такую сумку, непременно — с компасом. Подъедет он на машине к самой школе — вжик!— выпрыгнет из кабины, и все ахнут, глядя на его сумку.
Оля перестала сопеть, и это насторожило Юрку. Спрыгнул с дивана и обомлел: сестрёнка уже успела выложить из чужой сумки на табуретку полотенце, тюбик с пастой, зубную щётку и, высунув кончик языка, силилась раскрыть мыльницу.
— Олька, что ты делаешь? Положи обратно! Сейчас же!..
Не тут-то было! Как подстёгнутая, Оля побежала в гостиную — Юрка не успел перехватить её — и, ткнувшись в колени гостя, спросила, заинтересованно и бесстрашно глядя на него снизу вверх:
— Дядя, вы этим мылом папе шею мылили?
Мама испуганно ахнула и всплеснула руками. Папа заметно покраснел. У полковника глаза стали такие же круглые, как у Оли. С минуту за столом царила глухая тишина, потом полковник резко откинулся на спинку стула грузным телом и затрясся, давясь от хохота. Смеялись мама с папой, смеялся и Юрка. Оля глядела на всех поочередно, не понимая, отчего всем вдруг стало так весело.
— Ох, ох,— стонал Пётр Михайлович.— Уморила! Подкузьмила родного батьку!.. Это тебе, товарищ подполковник, на будущее наука: не веди дома разговоров о служебных делах.
Мама поспешно вывела Олю в прихожую, поманила Юрку: «Сынок, поиграйте во дворе». Играть с этой Юлей-капризулей Юрке не хотелось, но и ослушаться мамы не мог. К счастью, у соседнего домика уже играли Танечка и «товарищ Петров». Оля с радостью побежала к ним, а Юрка, прихватив Дункана, незаметно, так, чтобы подумали, что он просто гуляет, стал приближаться к проходной, потому что увидел у караульного помещения Шахназарова и «дядю Стёпу». И они его, конечно, увидели. Втайне он надеялся — позовут. Не позвали... Из ворот городка вырулила машина Бати. Вскоре он уехал. Папа, простившись с ним, сразу заспешил на огневую.
— Ты бы потеплее оделся, сын, а то и в самом деле простудишься,— посоветовал, проходя мимо Юрки.
— А-а, лучше я домой пойду...
А что дома делать? Хоть опять ложись спать.
Попытался разобрать старый будильник — вылетела откуда-то пружина, так больно стеганула по руке, что слёзы на глаза навернулись.
Швырнул будильник в мусорное ведро.
— Мама, когда мне в школу?
— Через неделю, сынок.
— А у меня... звёздочки нету. Октябрятской. Когда уезжали, я Славику подарил, а теперь — нету.
— Может, в школе продают. Купишь.
— Ага, «купишь»... Не пойду я в школу без звёздочки.
— Но ведь целая неделя впереди, придумаем что-нибудь.
— Ага, «придумаем»... Ничего не придумаем. Все придут со звёздочками, а я один, как дура-а-ак...
— Опять нюни распустил... Ох, горе моё... Да ты, наверное, в самом деле болен?— Мама приложила ладонь к Юркиному лбу, и в это время снаружи донеслось: «Фью-фью, фюрр», немного погодя снова: «Фью-фью, фью-фью, фюрр».
Юрка схватил Дункана, рванулся к двери.
ЗАБОТ ПРИБАВЛЯЕТСЯ
Шахназаров, как и тогда, утром, стоял под ёлкой, как и тогда улыбался добродушно и широко — рот до ушей.
— Ну, здравствуй,— сказал, протягивая руку.— Скучал?
— Ага.
— Я, брат, тоже скучал. Пойдём. Дядя Стёпа такую форму для тебя соорудил — закачаешься! Постой... Опять глаза какие-то... Ревел? Кто же тебя обидел?
— Скоро в школу,— зашмыгал Юрка носом,— а у меня октябрятской звёздочки нету...
— И ты лучшего выхода не нашел, как пореветь.— сказал удивлённо Шахназаров.— Кто ты такой?
— Юрка.
— Не о том я. Ты — будущий мужчина. А какой же из тебя выйдет мужчина, если постоянно ревёшь? Мужчина — это...— Шахназаров сжал руку в кулак и потряс им, сделав суровое лицо,— это кремень! Трудно, больно ему, а он зубы сожмёт и только ещё крепче становится. Понял? И переборет любую беду,— он человек сильный, мужественный. Потому и зовётся мужчиной. Вот представь, Юрка, случилось, допустим, как в сказке: по каждому пустяку все мужчины начали вдруг плакать. Палец порезал — ревёт, зуб заболел — прямо воет. Вот была бы потеха!..
Юрка закрыл глаза, представляя:
Шахназаров — шёл, споткнулся и упал, поднялся — плачет.
Старшина дивизиона — суровый усатый дяденька — зацепился за что-то, выходя из машины, порвал рукав мундира — плачет.
У папы заболел зуб, бегает папа по комнате — плачет.
Пётр Михайлович, полковник, застёгивает рубашку. Оторвалась пуговица — плачет.
И таким смешным показалось всё это Юрке, что не сдержался он, захохотал.
— Потешно, правда?— спросил, ухмыляясь, Шахназаров.
— Ага, и как-то... тьфу!
— Видишь, даже противно. А ты ведь тоже уже не маленький, К тому же с завтрашнего дня будешь вроде как солдат.
Шли они почему-то вдоль глухого высокого забора в самый отдалённый угол огневой, а там зачем-то оказался еще один забор, по краям которого стояли две собачьи конуры. Между заборами пролегла длинная узкая площадка.
— Что это?— спросил Юрка.
— Блокпосты. Вот здесь и гуляют всю ночь Рекс и Венера.
Сразу за второй конурой оказалась и третья, поменьше двух. Возле неё ещё валялись стружки, опилки, терпковато и пряно пахло сосной.
— Тут будет нести службу вот этот зверь,— сказал Шахназаров, беря из Юркиных рук Дункана.— Ты
