туго колыхающийся серебристый пузырёк из торфяной озёрной воды, всплывало в памяти полузабытое слово «штоф».
– Злодейка наша, – представил бутылку хозяин. – На чесноке стояла, смородиновых почках, муравьиных яйцах, змеином зубе, сливовой смоле и ещё кой на чём, что мы в секрете держим. И для веселья хорошо, и от хворобы всякой выручает. Злодейка наша – всем лекарствам мать. Отведайте.
Андрей отведал. Катя воздержалась, опаловыми пальчиками ущипнув поджаристого язька.
В груди Норушкина взметнулась пронизанная солнцем синяя волна и, накатив на сердце, отступила. Градусов в «злодейке» было пятьдесят примерно семь.
С лилово-перламутровыми, чудесно промытыми внутренностями и сияюшей под кожей в вездесущих капиллярах кровью Андрей приступил к делу:
– Я хочу купить в Побудкине свою же собственную землю, отстроиться и, Бог даст, обосноваться.
Староста замер на миг, и вдруг в горнице лопнула звонкая пиротехническая штучка:
– Андрей Лексеич! Да неужто?! Отец родной! Вот радость-то! Нельзя башню без пригляда держать: хорёк какой-нибудь влезет, и на тебе – то парламент горит, то дефолт, ититская сила!
В ушах Норушкина невесть откуда появилась гулкая дымка – чёртово пойло! – так что он не поручился бы наверняка за адекватное осмысление услышанных в ответ слов и интонаций. Но Катя после подтвердила, что именно так – с восклицательными знаками – всё и было сказано, причём хозяйка и хозяин говорили хором.
Нержан Тихонович, смахивая с глаз счастливую слезу, заверил, что все бумажные вопросы и крючки они уладят в уезде сами: автохтонам такие дела решать сподручнее – хоть понаслышке, но все (или почти все) здешние чиновничьи ухватки им известны. А коль скоро понадобится присутствие Андрея – они известят.
Согласовав с Норушкиным кандидатуру стряпчего, староста вызвал в избу Фому Караулова, которому велено было завтра спозаранку отправляться с барином в Новгород, чтобы оформить у нотариуса доверенность на ведение дел. Время шло к вечеру, сегодня они так и так не успевали.
– Как выясните цену земли, – предупредил Андрей, – сразу дайте знать. Мне мигом деньги не собрать.
– Господь с вами, барин, – раз в четвёртый уже за день героически осклабился староста Нержан/Несмеян. – С нас одних недоимок, почитай, столько приходится, что хватит Крым у малорусов откупить.
– Крым возьмём не златом, а булатом, – пообещал Норушкин, внезапно ощутивший явный позыв зарычать, и великодушно махнул рукой: – А недоимки прощаю.
Староста на время потерял дар речи и ожил лишь тогда, когда нащупал безотчётной рукой закупоренный сыром штоф.
– Тут год не пей, два не пей, а за такое дело выпей...
И он плеснул жемчужной «злодейки» Андрею, решившей разделить судьбу Норушкина Кате, себе и благоухающему дымарём и прополисом новоиспечённому стряпчему Фоме.
Когда староста осведомился: не прикажет ли барин баньку? – детка Катя взвизгнула от восторга, предвкушая, на что Норушкин леденящим шёпотом заметил, что если она возжелает на полкеґ разврата, это значит – у старичины просто никудышная баня.
Детка сказала: «Бурбон», – и с хрустом откусила проведавший сметану огурец.
4
Пока суд да дело (топить, выстаивать), Андрей решил показать Кате Побудкино и попросил Фому провести их к дорогим руинам мимо места, где зверьё порвало Герасима и его физкультурников.
Вся деревня, казалось, была уже в курсе норушкинских планов. Разбившись на кучки и оседлав/обступив/обметав завалинки соседних дворов, мужики увлечённо ткали невещественную ткань грядущего строительства. Андрей ловил невольно то там то сям выпархивающие кудельки:
– Ты печника-то настоящего видал? Настоящий печник печку не кладёт, настоящий печник печку вьёт!
– Да какой он плотник! Амбар рубит, а тот у него винтом завёртывается!
За деревней в небе кругами плавал коршун.
Зайдя окольным – вдоль берега Красавки – путём в лес, Фома провёл Андрея и Катю с полверсты по несусветному бурелому и наконец указал в еловой гущине на смердящую, закиданную хворостом, лапником и мхом яму.
– Здесь, – скупо пояснил он.
Вокруг раскачивался и шумел летний лес, просеивая комаров сквозь своё сито. Над ямой в косых солнечных лучах, продравшихся сквозь ветки, в которых потерялось небо, кружились оплывшие мухи.
– И каким только бесом вас сюда, дураков, занесло? – в сердцах спросил Норушкин мертвецов. Воспоминание о кончине дяди Павла жарко ударило его по глазам, и в Андрее разом вспыхнула подостывшая было ненависть.
– Герасима, козла, послушались, на клад польстились стародедовский, – ответили из ямы мертвецы. – А он, блин, и не Герасим вовсе, а чёрт-те что – типа, чучелко соломенное. Наши души неприкаяны, а у него, в натуре, души нет – жёлтый дым только. Мы молимся об избавлении, но Господь неумолим.
– Ой, – сказала Катя.
– Эка, хватились! – усмехнулся Фома.
– Мы хотели... – попытались оправдаться мертвецы.
– Мы хотели, мы хотели, даже яйца все вспотели! – Слова Фомы падали тяжело, как камни, и оставляли на земле вмятины. – Тут вам была шелуха от лука, а там теперь – самые слёзы.
– Какой клад? – не сразу подавил смущение Норушкин.
– Герасим сказал: фраера даванём, он нам фамильные сверкальцы и рыжьё сдаст. Здесь, мол, у него тайничок, кладка – чёртовой башней называется.
– Ну? И что с вами случилось, банда?
– А больше мы тебе ничего не скажем, – замкнулись мертвецы, – потому что мертвы, в натуре.
Андрей взглянул на Фому – на лице пчеловода проступила беспощадная, осмысленная свирепость. «То ли планеты так встали, то ли в атмосфере нелады, – подумал Норушкин. – Воистину, в России нельзя придумать ничего такого, что не случилось бы на самом деле».
– Чем дальше в лес – тем толще партизаны, – удивительно впопад сказала детка Катя.
Из воздуха, где плавал медленный запах разложения, выскочила внезапная стрекоза, зависла и сделала крыльями над ухом Андрея «фр-р-р», как купюросчётная машинка.
5
В Побудкине Андрей показал Кате руины усадьбы и рощу карликовых дубов – когда-то их увидел такими Александр Норушкин, павловский служака, и с тех пор, в уплату долга памяти, что ли, больше они не росли.
А потом их накрыла гроза, тяжёлая и ослепительная, она каждому раздала по молнии, и они, промокшие, возвращались в Сторожиху с молниями в руках, как вестники вселенского грома.
Кстати подоспела баня. Пар был отменный, и веники Андрей выбрал дубовые, шелковистые, чтобы невзначай не ожечь матовую Катину кожу, да и поработал он ими на славу, но детка всё равно возжелала. Не то чтобы по вдохновению (кто отец вдохновения – верх или низ?), забыв себя, как умела, но скорее из какого-то лабораторного, исследовательского интереса, так что Норушкин в самом прямом значении слова почувствовал себя переставляемым туда-сюда
А потом была ночь, и луна за окном висела большая, как озеро. Где-то в глубине дома сопел во сне староста Нержан, и в окрестном мире было тепло, спокойно и немолчно, шероховато, по-хорошему тихо, как бывает спокойно и тихо только при живом Хозяине.
– И куда они сигары девают? – засыпая, пробормотала Катя. – Ведь никто не закурил ни разу...
6
Утром провожать Андрея вышла вся деревня.
