цветочками. Исполатев мысленно поблагодарил Создателя за то, что тот, взявшись делать людей разными, не выбрал главным признаком отличия характер сыпи на кишечнике.
У двери, обтянутой стеганым дерматином, Петр задержался и раздавил на косяке кнопку звонка. Кованые стебли гвоздик упруго сутулились.
За дверью возникли две фигуры: счастливая Паприка и полная, стареющая женщина с короной ложно- рыжих волос на голове.
- Ма, это - Петя, - щебетнула Паприка.
- Исключительно приятно, - призналась женщина.
- Агния Ивановна, - Исполатев выставил перед матроной букет, - эти цветы вас недостойны, достоин вас единственный цветок - ваша дочь. Не скажу, что это изящно, но это от души.
Принимая гвоздики, Агния Ивановна по-девичьи зарделась.
- Благодарю, - сказала она, волнуясь. - Чрезвычайный букет. А мы уже сели. Прошу следовать за стол. Галочка, покажи Пете ванну, где моют руки.
Паприка распахнула дверь в ванную и, не произнеся каких-то слов, посмотрела на Исполатева сперва радостно, а потом смущенно и умоляюще.
- Подарок пока подождет, - сказал Петр.
Вынув бутылку 'Дербента', Исполатев оставил сумку в прихожей и, вслед за Паприкой, прошел в гостиную. Паприка представила Исполатева; потом Исполатеву - отца, который сидел рядом с праздничной женой долговязый и пьяненький, брата, жену брата с белым фарфоровым лицом и их малолетнюю дочь, сразу чего-то устыдившуюся при постороннем. Среди салатниц виднелась початая бутылка водки и похожая на волан для бадминтона хрустальная ваза с гвоздиками. Исполатев поставил на стол 'Дербент'.
- Дело! - похвалил отец. Он взял бутылку и столовым ножом принялся трепанировать ее полиэтиленовую голову. - Нагружай тарелку под штрафную, догоняй нас - мы далеко уплыли!
- Понес, балабол пьяный, - смутилась за мужа Агния Ивановна и обратилась к гостю: - Петя, вам салатов сразу положить или постепенно?
Отец наполнил рюмки водкой, а Паприке и невестке плеснул в бокалы вина.
- Целиком за женщин выпили, теперь будем по отдельности. За матерь нашу! - сказал отец.
- Будь здорова, - согласился брат.
- За меня всегда успеется, - возразила Агния Ивановна. - Давайте выпьем со знакомством...
- Петр, - сказал отец, наполняя рюмку, потому что успел выпить под свой тост в одиночку. - Мазурик! Ты мне полюбился!
- Ишь, соловей заливистый, - обиделась Агния Ивановна. - Слова под него не вклинишь. - Она робко посмотрела на Исполатева. - Петя, мы вам замечательно рады, бывайте к нам чаще... Ой! - спохватилась она. - Что-то я, будто прощаюсь. Я не то говорю. Я буквально другое хотела.
- Давайте выпьем, - угрюмо сказал брат, - а то батя себе в третий раз цедит.
Выпили. Дружно взялись за вилки.
- Петр, - возник отец, завершив наполнение рюмок. - Я человека с первого взгляда... С тобой Галка, как в Кремлевской стене. На свадьбу не забудь стариков... Понял? А то есть, что забывают.
Исполатев покосился на Паприку - та не поднимала лица от тарелки.
- Вот Емеля! - срочно вскрикнула Агния Ивановна. - Зачем косушку открыл, пока гости не сошлись? Не человек, а стихийный самотек.
- Имею право выражать, - заявил отец, возвращая на стол пустую рюмку.
- Батя, - сказал брат, - пойдем на кухню потабачим. Там у нас карты, я тебя в дураках оставлю.
- Накось! - Над столом медленно проплыла дуля. - Не таких делали.
Брат подмигнул Паприке и повел отца в кухню.
- Беда с ним - по праздникам водку сильней закуски предпочитает, оправдалась за мужа Агния Ивановна. - А мы вот что... давайте мы Петю с Галочкой отметим. Чересчур на вас смотреть приятно. - Она снова зарделась. - Живите подобру, раз вам удовольствие.
Выпили и неторопливо закусили. Когда Агния Ивановна двинулась включать телевизор, Исполатев склонился к уху Паприки: 'Пора...'
Из кухни рвался нетвердый голос отца, вспоминающего про утес на Волге. Нащупав в сумке маленькую клетку-переноску, Исполатев спрятал ее за спину и вошел в комнату Паприки.
- Ай! - взвизгнула Паприка, увидев на ладони Петра переноску. - Что там скребется? Крыса?
- Это - чиж. Зовут Петей.
- Петя? Ты даришь мне Петю? Ой, какой милый! Как у него сердечко бьется! И ты хочешь, чтобы я посадила его в клетку?
- Отпусти его.
Паприка блеснула голубыми белками и горестно вздернула брови.
- А он не умрет?
- Еще чего, - сказал Исполатев. - Он будет трепыхаться в небе и чирикать чижиные песни.
- Мне его жалко. А чиж Петя точно хочет на волю?
- Хочет.
- Тогда - сам...
Исполатев взял в кулак теплый комочек перьев, открыл форточку и бросил птицу в сырое, покрытое рванью облаков небо.
Подходя в двенадцатом часу к дому, Исполатев заметил, как из телефонной будки у подворотни в его сторону устремилось что-то легкое и решительное. Тишину мартовской ночи разбудил вселенский грохот хлопнувшей металлической двери.
- Где ты шляешься, бабник чертов! - Аня повисла на Исполатеве, крепко сжимая в руке вишневую сумочку. - Пусть не обещала, все равно должен ждать - предчувствовать должен! - Она нащупала губами рот Исполатева. - Как мышь шамершла... - пробубнила Аня, продолжая долгий поцелуй.
Обнявшись, похожие на разнополых сиамских близнецов, они бегом добрались до парадной и взлетели к дверям теплой коммуналки. Аня сразу юркнула в ванную и взбила под струей воды сугроб пены. Исполатев в комнате обнял гитару, потому что чувствовал себя в этот миг счастливее, но глупее инструмента:
я видел небо, бедное дождями, и дивных птиц на илистой косе божественного, но чужого Нила, я видел караваны, длинной цепью бредущие от славного Фаюма, и океан песка за тихой рощей душистых апельсиновых деревьев, я видел гордый строй вершин в нарядах чистейших из искристых кружев, черпал руками воду звонкую ручья, рожденного в любви от льда и солнца, по диким склонам, где подвижен камень, я собирал цветущий рододендрон - - - она смеялась: было, видел, трогал! - да, женщины не признают глагола прошедшего, для них не существует того, что пальцами, губами, взглядом нельзя ощупать тут же, сразу, мигом, и спорить глупо, я не спорил, нынче я говорю: мой рот запомнил податливое море, что по просьбе способно расступиться и впустить гостей в свои жемчужные владенья, а тело помнит зной и злую жажду пустыни яростной, а руки знают путь к оазисам блаженным, как дорогу вернейшую к ним знают караваны, а молодое сердце весело, как чадо снегов и солнца, трогай же губами и пальцами, пока все это рядом, помни: один лишь только миг промедлить стоит - тотчас опередит тебя другая. . . . . . . . . . . . . . .
Ночью Аня была нежна и предупредительна, как напроказивший ребенок. Исполатев говорил ей глупые ласковые слова, она слушала и влезала в теплые шкурки разных маленьких зверюшек. А когда ночь предсмертно побледнела и собралась на покой, Жля сказала, что будь она старухой с памятью до подметок, она бы и тогда не вспомнила ничего лучшего.
7. Наконец, о Павлове
И приснится Тимирязев
С толстым яблоком в руке.
В. С.
Окно кабинета зав. редакцией межконфессиональной 'Библейской комиссии' выходило на солнечную мартовскую Фонтанку. Посреди реки болтались неестественно чистая чайка и утоплая фетровая шляпа. На другом берегу высилась забранная в строительные леса стена Михайловского замка. Исполатев сидел на мраморном подоконнике и, запрокинув голову к лепной розетке люстры, рассеянно курил сухую до невесомости сигарету. Петр обдумывал интервью, которое через час должен был дать корреспонденту
