за версту несло помадой и пудрой. Лекари были в основном из немчуры. Не поймешь, об чем промеж себя изъяснялись. Наконец один из них, Карл Беекман, заключил:
— Богатырского сдоровья малтшык.
Лекарь Беекман был розовощекий, толстогубый мужчина в проволочных очках на мясистом носу. В Россию его привела мечта «совершить что-то необыкновенное». Но на «феатр военных действий» по близорукости не взяли, а определили в Навигацкую школу. Не предвиделось и никаких путешествий, в которые по романтической своей натуре рвался медик неполных тридцати лет.
Затем Челюскину делал допрос учитель математических наук Магнитский.
— Цифирь знаешь?
— По счетной доске считаю.
— Довольно ли родительское имение?
Тут похвастаться было нечем, десять душ.
Магнитский показал Семке толстую книженцию.
— Такую видел?
Книга называлась так: «Арифметика сиречь наука числительная».
Челюскин признался — впервые видит.
— Что здесь написано? Читай.
— «Будет сей труд добре пользовать весь люд», — прочел рыжеволосый дылда.
— Весь люд! — гордо заявил учитель.
«Арифметику» сочинил сам Магнитский — об этом Семен узнает позже.
Навигацкая школа размещалась в Сухаревой башне. Как посчитали в Оружейной палате, эта башня более всего подходит для обучения будущих моряков: «Стоит на высоком месте; горизонт виден; можно примечать обсервацию и чертежи делать в светлых покоях».
Три яруса. Шатер. Витые колонны.
Спаренные окошки гляделись как корабельные иллюминаторы. Строение напоминало остановившийся бриг, поднятый над городом высокой волной. С верхнего яруса видны московские окраины, утопающие в садах, все заставы, куда сбегаются дороги владимирская, смоленская, тульская, рязанская, калужская…
По калужской дороге и приехал в Москву на смотр Василий Прончищев. К тому времени Челюскин постиг уже кое-что из флотских премудростей и встретил Василия примерно так, как закаленный морской волк — необученного кантониста.
Рад был Семка — слов нет! Но виду не показал.
— Что ж, тоже на штюрмана пойдешь?
Прончищев зарекаться не стал. Кем будет, тем будет. И штюрманом готов, и геодезистом. Гадать рано.
Этот светловолосый простодушный парень, «русский-тарусский», понравился Челюскину еще в первую встречу. На «лицедея» обиделся. А как в театруме сидел — не шелохнувшись, за чистую монету все принял. Зато алфабит про несчастного бедолагу так в лицах представил! «Мы с тобой оба в Оку впадаем, как два кораблика». Хорошо, черт, сказал!
Челюскин сразу взял над Прончищевым молодецкое покровительство. Дело в том, что Навигацкая школа ученикам жилья не давала — вот прокормочные, десять копеек, живи где хошь. Надо было помочь Василию устроиться.
— Хочешь жить со мною рядом? Знаю одного купчишку, светелку задешево сдаст.
— А где?
— Отгадай загадку, — предложил Семка. — Четыре четырки, две растопырки, седьмой вертун.
— Корова.
Улица, где проживал Семка, шумная, горластая, нахальная. По обе ее стороны лавки и мясные ряды. Туши свиней и коров на крюках; на высоком шесте при въезде — бычья голова с пустыми глазницами. Мясницкой улица называлась.
Ходьбы до школы минут пятнадцать. На выструганной доске у школьных ворот каленым железом выжжены слова: «О, тщательно любезный, услыши глас полезный».
В восемь утра на башне бьют часы. В классах звучит глас полезный — заунывный вой дьяка, читающего Часослов, окающий басок цифирного учителя Магнитского, говорок флотского служаки, показывающего, какие есть паруса…
Читать и писать Прончищев умел сносно. Скучно слушать «собрание всех письмен», как называл свой урок дьяк. Вася смотрел из окна на шатер — вот откуда голубей пускать!
Уезжая из дому, он препоручил дорогую голубятню татарчонку Рашидке. Сизари снились по ночам. Оглашенный свист как-то разбудил его среди ночи. Подбежал к окну. Тускло и одиноко желтел слюдяной фонарь, старый солдат дремал возле мясной лавки.
А то батюшка привиделся. Стучала над ухом деревянная нога с железной набойкой. Бегал по комнате, ругался. Вася раскрыл глаза — тот же фонарь, а под ним, присевши на задние лапы, скулила бродячая собака. Может, думала, что луна скатилась на Мясницкую с ее убитыми коровами, головой быка на шесте, со свиными тушами.
Иногда зачем-то вспоминалась дочь Кондырева. Пигалица ведь, а глаза слезами наполнились, когда Вася сказал, что навсегда покидает деревню — едет на мореходца учиться.
— И ты сюда больше не приедешь?
— На фрегате по Мышиге приплыву.
— А я хотела в театрум играть.
Прончищев засмеялся:
— Вот на фрегате и поиграем!
— Врешь ты, врешь все.
…На третьем ярусе под шатром — таинственная зала. Говорили, что оттуда звезды близко видать. Глянешь — хоть в ладони звезду забирай.
— Зала для обсерваций, — пояснил Семка.
Поди узнай, что есть «обсервация». Оказалось, зала для научных наблюдений за небом.
— Только звезды там можно увидеть?
— Ему звезд мало! — захохотал Челюскин. — А ты б чего хотел?
— Ну, Санкт-Петербург.
— Чего-чего? Санкт-Петербург? Да за милую душу. Завтра мне Андрею Даниловичу экзамент сдавать. Поведу тебя.
— А про что экзамент?
— Каково есть топографическое положение Москва-реки.
— Штюрманская наука?
— Самая что ни на есть.
— Плохо все же, Семка, что нет в Москве моря. Река только.
— Это верно. Москва-море все же лучше, чем Москва-река.
— А вдруг бы Богимово затопило?
— Не, лучше пускай река будет. А то и мое родное Борищево затопит.
— Так возьмешь на экзамент?
— Когда это борищевские богимовских омманывали?
ЗРИТЕЛЬНАЯ ТРУБА
Навигатор Андрей Данилович Фархварсон своими руками сотворял всяческие морские приборы для мореплавателей — квадранты, градштоки, буссоли. Он приехал в Россию по приглашению Петра I, а до этого
