— Вот и я. — Глянула вниз: — Ужасть!
— Что скажешь? — спросил Васька, удивленный таким неожиданным напором шестилетней девицы. — Чего тут не видела?
— Ничего не видала.
— У, какая бойкая.
— Я не бойкая. Я вашего хряка боюсь. Грязный и хрякает.
— Хрюкает, дура.
— Раз хряк, значит, хрякает.
Васька переводит взгляд в сторону осиновой рощи. Оттуда, как из пращи, взмывает по косой коршун. Из щербатых зубов мальчика тут же выстреливает разбойный, тревожный свист. Сизари сплачиваются в тесную стайку и, петляя над Богимовом, спускаются ниже и ниже.
Голуби один за другим усаживаются на перекладину. От них веет холодком стремительного полета, в крошечных глазках неостывшая белизна неба.
— Во ученые! Видала, как свист понимают?
— Научи меня свистеть. — Таня сует в рот два пальца, указательный и средний. — Чего теперь делать? Дуть?
Таня дует.
— Змея так шипит.
— Гадюка?
Васька с любопытством оглядывает девицу. Все же дочь сердечного отцова друга — к чему обижать?
— Ну, не гадюка. Маленькая змейка. Уж, например.
— Я ужей не боюсь.
С голубятни далеко видать. Позеленевший пруд в заплатах ряски, крыша господского дома с коньком, речка Мышига с вербами по берегам, крытые соломой крестьянские дома.
— А твой отец дулю показывал, — сообщает девочка.
— На подьячих серчает.
— И деревяшка у него скрипит: скрып-скрып. Отчего у него деревяшка вместо ноги?
— Ногу ядром оторвало в битве под Полтавой. Со шведским войском дрались. Он драгуном был. Царь Петр ему медаль вручил.
— Заместо ноги?
Во настырная!
— За храбрость. Отец тогда лежал в гошпитальной палатке. Слезы, говорил, так и текут. Больно ведь. Петр пришел к нему со всеми своими генералами. Где тут, спрашивает, драгун Прончищев. И медаль на грудь повесил.
Васька сам себе удивляется: чего это вдруг язык у него развязался? Насыпает в долбленое корытце проса. Голуби часто-часто затюкали темными клювиками по донышку.
— Как цыплята, — сказала девочка. — У нас на Щипковом болоте живет цапля. Она детенышей вывела. Цаплят.
— А черти с чертенятами у вас не водятся?
— Чертей у нас нет. Кулики еще.
— С куличатами?
Язвительный тон Васьки Тане не понравился — прогонит сейчас. Желая его задобрить, сказала:
— А у меня есть стеклянные синие бусы. Хочешь, отдам?
— Ты не парень, чтобы свистеть, а я не девка, чтобы носить бусы. Эфиопы те бусы носят.
Вообще-то Васька никогда не знался с девочками. «Бесовское племя», — ворчал дьячок Феодосий, который обучал алфабиту. Но с этой круглолицей, щекастой девицей даже забавно было. Хряк у нее хрякает. А у цапли — право, смешно! — цаплята. И как по лестнице вскарабкалась! Ничего не боится. На всякий случай он слегка щелкнул ее по затылку: не забывайся, с кем дело имеешь.
— А теперь я тебя, можно?
— Но-но! — Васька принял неприступную позу, твердо обозначив границу дозволенного в их отношениях.
— У нас дома, — задабривала девочка, — есть брусничная вода, вишня в патоке и малиновый морс. Вку-у-усный!
— Богато живете.
— Богато. Я тебе всяких сладостей дам, когда к нам придешь.
— Я сластей не люблю, — мужественным голосом молвил Васька. — Я квашеную капусту люблю.
— С яблоками?
— С грушами.
Девочка помолчала.
— А у тебя еще какие голуби?
— Пара воркунов. Трубач.
— Он трубит?
Ну, девица! Пристало мочало. Но все разговор о голубях, не о вишневой патоке. И Васька объяснил:
— Трубач хвост трубой держит. А вертун, кто его еще турманом зовет, вертится на лету. Иногда через хвост, а то и через крыло. А египетский голубь хохочет. Как мужик.
Нянька Савишна позвала обедать.
— А у Васи есть голубь египетский, — кинулась Таня к отцу. — Он, как мужик, хохочет.
Анна Егоровна, Васина мачеха, заметила:
— Василий, ты бы учил барышню чему путному.
Мальчик потерял мать совсем маленьким. Его воспитала нянька Савишна. Анна Егоровна появилась в доме год назад. Отец побаивался ее, ни в чем не перечил и сыну наказал строго-настрого жаловать мачеху. Савишна сокрушалась — сыр калача белее, а мать мачехи милее. Щеки, лоб, подбородок у Анны Егоровны в самом деле напоминали пышные калачи.
Василий Парфентьевич пристукнул липовой ногой:
— Наливай супу, Савишна.
Ели куриную похлебку с лапшой, запеченного в тесте карпа. На третье Савишна подала вишню в патоке со сливками.
Пообедавши, Кондырев вылез из-за стола, еще раз присоветовал другу ехать за правдой в первопрестольную.
На прощание Вася подмигнул девочке:
— А что, наша вишня не хуже вашей?
— Ты мне в другой раз покажешь голубя, что хохочет, как мужик?
Спозаранку Василий Парфентьевич встал за бюро из карельской березы, ключиком в форме сердечка открыл ящик, выдвинул столешницу.
Гусиные перья наточены, чернила приготовлены.
Катал новую челобитную.
Да, поместье его невелико. Дворов тридцать. Но род, какой род! Дальний предок, Иван Васильев Прончище, прибыл на службу к великому князю Иоанну III в 1488 году — вот бумаги, целехонькие. Иоанн III велел приставить к фамилии буковку «в». То был первый в роду Прончищев. Сыновья его служили государю Иоанну IV, и им была пожалована вотчина в Калужской провинции — Богимово да Торбеево.
А внуки? Один из них был послом у шведского короля Густава-Адольфа, другой был послом у крымского хана. Звали его Осипом Яковлевичем, удостоился чина думного дворянина. Еще один Прончищев служил в разных приказах, участвовал в Земском соборе и дошел до чина окольничего. Прончищевы были приближены к царевне Софье. Да и сам Василий Парфентьевич, младший отпрыск, не посрамил фамилии в азовских походах Петра, в полтавской баталии.
