— Ты, случаем, не болен? — встревожился Челюскин.
— Сыро в подвале… Тане не вздумай ничего сказать.
— Да что Тане. Ты не болен?
— Вот мой приказ — Тане ни слова. — Глаза Прончищева решительны.
Они и метров ста не отошли от воеводской избы, как сзади раздался оглашенный крик:
— Ребя-ята-а! Прончищев, Челюскин!
Счастливый, хохочущий, их догонял Дмитрий Лаптев.
Челюскин открыл товарищу мощные свои объятья.
— Объявился. А мы как в Якутск прибыли, так сразу «Где Лаптев?» А Лаптева нет.
— Я только что с Юдомского креста, провизию туда отвозил. Беринг посылал.
— О, адъютант! Как называть тебя теперь?
— По-простецки, без чинов, — смеется Лаптев. — «Ваше превосходительство»!
— Ваше превосходительство, — кланяется Челюскин, — не желаете ли отобедать с недавними бедными гардемаринами?
В просторной горнице с земляным полом пахнет свежими опилками, смолой. Слюдяные окошки чисты. Зеленым полотном застланы две лежанки. Столик. Скамьи по стенам. На полке угломерные инструменты, баночки с красками кисти.
Общими усилиями команды дом выстроен для лейтенанта и его жены.
Здесь Таня будет жить до возвращения Таймырского отряда.
Рашид расставляет оловянные миски, ложки. Гордо вносит чугунок с ухой.
— Уха царская? — допрашивает вестового Семен.
— А как же. Сам рыбку ловил.
Дмитрий рассказывает, как ходил на дощаниках в Юдомский крест, перевалочный пункт между Якутском и Охотском, — доставлял провиант. В Охотске уже три корабля строятся.
— Как служится у Беринга?
— Всяко бывает. В нем все: жестокость, великодушие. Поразительно, как думает о людях. Вчера вдруг просит список всех померших во время путешествия. Немедленно в Адмиралтейство уходит бумага — требует всем вдовам выплатить двойное годовое жалованье. Или смотрел подарочные вещи инородцам. Ну, что там, сами знаете: ножи, топоры, сукна. Это мужикам. Женщинам — бисер, игры, зеркала. А детям что? Приказал из глины лепить свистульки.
Тане интересно слушать бывших гардемаринов. Как малые ребята, распотешились. Дмитрий щеки надул: «В рей, грот, фал!» Кого это он? Ах, да, был у них такой грозный шкипер. «Как ставите весла, раз-з- зявы?» Видать по всему, боевой был шкипер. Василий вспоминает сержанта Евского, как учил школяров строжайшей солдатской науке: «Брюхо дано солдату и матрозу не затем, чтобы есть от брюха. А брюхо дано солдату и матрозу, чтобы ползти на нем к вражеским апрошам…»
Покорители оцеануса глациалиуса! Кто им годы их даст, а ведь под тридцать…
Уйдут скоро. А что ей остается? Ждать.
Как говорила одна знакомая старушка: «Хоть кинься во птицы воздушный, хоть в синее море рыбой пойди…»
— Одна я несчастная.
Лаптев поворачивается к ней:
— Что так, Татьяна Федоровна?
— Я от тоски умру.
Прончищев притягивает к себе Таню:
— Вернусь же, вернусь скоро. Ей-богу! Хоть ты, Дмитрий, словечко за меня замолви.
— И замолвлю. Мне знаете что сказал Фархварсон, когда прощались? О Прончищеве, между прочим. «Вернется из экспедиции — заберу его в академию. Пусть навигацию читает». Быть вам скоро, Татьяна Федоровна, женою профессорскою!
В голосе Тани детская жалоба:
— С вами хочу! Дмитрий, вы адъютант Беринга. Одно ваше слово…
Лаптев зажигает сигару. Какая, однако, сила в этой молодой женщине! Еще в Твери Дмитрий восхитился ее дерзким, ни на что не похожим поступком, небрежением к осуждающей людской молве. И эта стойкость в дороге. Но то, что она сейчас просит…
— Татьяна Федоровна, не в моих возможностях вам помочь.
Возвращаясь на постоялый двор, Дмитрий говорит:
— Что, Семен, скажешь?
— Любовь…
— Ты считаешь, единственно лишь любовь ею руководит?
— Что же еще может оторвать барышню от дома пойти в Сибирь? А вот поди ж ты…
— Характер!
— Я не книгочей, ты знаешь. Но кое-что читал. Особливо из рыцарской жизни. Кавалеры, дамы. Ристалища. Любовь. Татьяна… бесовская девка! Вши, грязь, руготня матрозская, неустройство — все нипочем! Я бы взял ее будь моя власть.
— Ты бы взял. Да ты не Беринг.
— Я не Беринг… — вздыхает Семен.
НОЧНОЙ ВИЗИТ
Всю дорогу от Твери до Якутска Витус Беринг с небольшой группой помощников ехал впереди экспедиции.
В городах, на почтовых станах, в таежных заброшенных острогах подготавливал начальников к приходу сотен людей. Когда еще такое было! Заботился о ночлеге, провианте, лошадях, подводах, лодках, барках.
В поле его энергии самые ленивые и сонные тетери из приказных чиновников исполняли команды и поручения.
Молва опережала Беринга.
Не князь едет, не граф, не барон — витязь!
Дорогу витязю!
По существу, экспедиция еще не приступила к главному своему делу. Суда девять месяцев, как новорожденные, будут расти на якутских и охотских стапелях. Но даже то, что сделано, уже есть основательное открытие Сибири.
В Якутске Беринг пишет репорт в столицу.
У репорта длинное название:
«Табель, показующая расстояние русскими верстами до городов и знатных мест, через которые имели путь в экспедиции. И где шли сухим путем, реками и где какие обретаются народы и меж ими сколько находится русского жилища».
Расстояние от места до места. От Тобольска. От Москвы. От Санкт-Петербурга. Названия населенных пунктов, румбы. Где какие «природные жители».
Впервые Сибирь от Тобольска до дальних восточных ее пределов обретала географическую точность.
Главное же впереди. Берег Америки. Дорога к Таймыру. Северный морской путь.
Был поздний вечер. Беринг мало спал. После полуночи ложился, на зорьке уже на ногах.
Беринг зовет адъютанта, вручает запечатанный пакет.
— Завтра же фельдъегерской почтой в столицу.
— Слушаюсь.
Дмитрий Лаптев застыл на пороге.
— Что еще?
