Так уж повелось на Руси, что в тени неправедного правосудия ждет слова сама Справедливость. Часто она опаздывает, порой на годы, на десятилетия, на века. Ее календарь вневременной, вне сроков, какими живет богиня правосудия Фемида. Но какое же счастье, когда тень скоро рассеивается и взору предстает во всей своей нагой правоте Истина.
Так произошло и в нашем случае.
Справедливость не замедлила явиться.
Ее поторопил обер-секретарь Сената Иван Кириллович Кирилов.
Вникнув со всей обстоятельностью в дело, он понял: команда фрегата «Митау» стала жертвой ошибки адмирала Гордона, командующего эскадрой. Определяя задачу, он не указал в ордере среди предполагаемых противников французский флот. Сейчас не время докапываться до истоков этой ошибки, а может быть, и преступления. Факт тот, что капитан Дефремери и его ближайшие помощники имели естественное право положиться на честь судов нейтральных. Мог ли думать Дефремери, отправляясь на борт французского флагмана, об ожидавшем его вероломстве? Кирилов взял во внимание и то сопротивление, которое оказали матросы и офицеры «Митау», когда судно было взято на абордаж. Князь Вяземский и мичман Лаптев встретили врага с оружием.
Одним словом, трусости проявлено не было. Не говоря уже о предательстве.
Следственная комиссия во главе с контр-адмиралом Дмитриевым-Мамоновым из всех обстоятельств дела взяла лишь то, что лежало на поверхности, не дав себе труда совокупно оценить горестное происшествие.
Именно так и докладывал обер-секретарь императрице Анне Иоанновне.
Закончил он так:
— Верные ваши слуги уповают не только на высокое милосердие, но и просят, ежели на то будет воля Вашего Императорского Величества, направить их на турецкий театр военных действий.
Императрица слушала благосклонно. Капитана Дефремери она знала лично. Лейтенант Вяземский воевал со шведами, имел отличия.
— Кто мичман Лаптев?
— Выученик Морской академии. Плавал на различных судах, служил все годы беспорочно и без подозрений. Его брат сейчас в Беринговой экспедиции, адъютант капитана-командора.
— Дайте дело.
Анна Иоанновна прочитала приговор.
В то утро у нее было отличное настроение. Она охотилась на зорьке. Выстрелы были удачны.
— Повелеваем освободить из застенков, вернуть в прежние звания.
Загремели засовы на железных дверях крепостной камеры.
Харитону объявили высочайшее решение.
Он стоял вытянувшись, опустив руки вдоль балахона смертника.
Ему доставлен был флотский мундир.
Свобода!
Получая в тюремной канцелярии документы, Харитон взглянул в зеркало. Глубоко запавшие глаза. Темные бороздки на лбу. Седые волосы.
В камеру он вошел молодым человеком. Выходит стариком.
В скором времени должны были открыться военные действия на берегах Азовского моря. Донскую флотилию, состоящую в основном из глубоководных судов, по причине малой воды оказалось невозможным вывести из Дона. Предстояло строить боты и галеры с меньшей осадкой, а для этого нужно отыскать местности, как говорилось в правительственном распоряжении, «удобнейшие к судовому строению». Именно с такой целью и направили Харитона Лаптева на юг. Перед отъездом он много говорил со своим дядей, Борисом Ивановичем Лаптевым, который при Петре I начинал службу в донских и воронежских степях. Советы его оказались неоценимыми.
Тем временем Дефремери получил под свое командование бот. Война с турками разгоралась с каждым днем. Бот капитана появлялся в самых неожиданных и опасных местах. Этот француз, невинно оскорбленный трусостью, точно искал смерти.
И он нашел ее.
Вскоре о его подвиге узнал весь флот.
Во время сражения бот был окружен турецкой флотилией, состоящей из тридцати одного судна. Небольшой экипаж отчаянно отбивался от превосходящих сил противника. Надежды на спасение не было никакой.
Второе пленение? Дефремери приказал команде покинуть бот, вплавь добираться до берега.
На судне он остался один, приготовив бот к взрыву.
Позволив туркам подойти на близкое расстояние и дав по ним залп из заряженных пушек, Дефремери зажег фитиль к пороховым бочкам.
Три турецких галеры подошли вплотную… И тут раздался взрыв.
Так погиб капитан Дефремери.
Слух о героическом капитане дошел до императрицы.
— Я всегда верила моим верным слугам, — заявила она. — Где сейчас служат офицеры, состоящие ранее при Дефремери?
Президент Адмиралтейств-коллегии, старый петровский флотоводец Головин рассказал, на каком корабле состоит лейтенант Вяземский. Исполнив поручение, мичман Лаптев вернулся из донских степей, ждет нового назначения.
— Он ведь отменно грамотен?
— Да, Ваше Величество. Морская академия дает хорошие знания. Знает латынь, французский.
Многое теперь значило для государыни имя героя Дефремери. И свет его имени лежал на тех, кто еще недавно служил под началом самоотверженного капитана.
— Куда же вы намерены определить Лаптева, господин президент?
— Имеем на него виды для строящегося бомбардирского корабля.
— Подчиненный капитана Дефремери достоин лучшей участи. Вы так не думаете?
Головин наклонил голову.
— Повелеваем назначить его командиром придворной яхты «Декроне». Желаем иметь рядом такого человека.
— Слушаюсь, Ваше Величество.
Императрица подошла к распахнутому окну.
Стая ворон с оглушительным карканьем кружила над крышей дворца.
Головин знал охотничий азарт императрицы. Он подал ей мушкет, прислоненный к кушетке.
Анна Иоанновна выстрелила.
Засмеялась над своей маленькой, но вполне позволительной причудой:
— Каково, адмирал?
Головин улыбнулся, разделяя веселое настроение государыни. И было в этой улыбке понимание той девической игры, которую себе позволяла императрица, и некоторое снисхождение старого, всего повидавшего на свете немолодого человека.
— Как всегда, Ваше Величество. Без промаха.
«ЭХ, ЛАПТИ, ВЫ ЛАПТИ, ВЫ ЛАПТИ МОИ…»
В тот год весна в столице запоздала. В конце апреля на Неве стоял лед. Поземка, хвостик уходящей зимы, кружила по сверкающему насту. С черепичной крыши Зимнего дворца холодными царскими подвесками свисали сосульки.
Весна обнаружилась лишь в стихах придворного пиита Тредьяковского:
