слышавшийся по временам крик ночной птицы, гнездившейся, вероятно, в скалах нарушали глубокую тишину.
– Сначала тюрьма, а потом виселица, – с сухим смехом вырвалось у Абрасака.
Он вернулся в пещеру, опустился на стул и охватил голову руками, но через минуту выпрямился, вспомнив о столе, заваленном книгами. Должно быть, его снабдили ими с какой-нибудь определенной целью? Но какого же рода эта литература?
Подсев к столу, он начал рассматривать рукописи и, будучи достаточно посвящен, сразу понял, что от него требовалась умственная или очистительная работа до появления его перед судьями.
Вдруг из-под приподнятого им свитка выпал большой лист, с написанным на нем крупными буквами заголовком: «Очищение преступного адепта».
«Величайшим преступлением относительно посвящения является злоупотребление властью, даваемой священной наукой, ради удовлетворения грубых и нечистых страстей. Адепт, оказавшийся виновным в таком проступке и запасшийся знанием, но загрязнивший душу и расхитивший ее чистые силы, должен подвергнуть себя работе очищения, которое восстановит в нем утраченную светлую мощь.
Прежде всего он должен предаться размышлению и довести себя до высшей чувствительности, чтобы воспринять лучезарную силу, требуемую для мысленного воспроизведения указанных ниже молитв.
Приобретя достаточную мощь, чтобы воссоздать над престолом светозарный крест и вступить в общение с духами, окружающими святейший символ стихий, ему придется работать с их помощью и со всей доступной ему настойчивостью над тем, чтобы открыть себе путь к Божественному духу Христа.
Если под тройным побуждением глубокого раскаяния, горячей веры и страстного молитвенного восторга ему удастся вызвать в душе своей образ Спасителя и потом запечатлеть его на веществе рамы, – тогда чаша наполнится божественной эссенцией, адепт вкусит ее, а скопившиеся на нем наплывы дурных деяний будут сожжены небесным огнем. Тогда он снова обретет телесную душевную чистоту вместе с прежними достоинствами и способностями высшей власти».
Абрасак не двигался и, тяжело дыша, не сводил глаз с прочитанных строк, представлявших программу испытания, налагаемого на него судьями.
Минуту спустя он встал. Голова его горела, в душе кипело горькое отчаяние, и весь он дрожал, как в лихорадке. Ведь то, что от него требовали, превышало его силы, и никогда ему не достигнуть этого… Подобная невыполнимая программа – не что иное, как злейшая насмешка над его бессилием… И эта лицемерная форма таит в себе приговор к вечному заточению.
Ему тяжело было дышать, и он думал, что задохнется. Почти инстинктивно бросился Абрасак на балкон и оперся на перила.
Свежий и чистый ночной воздух облегчил его, но в душе продолжала кипеть буря, и он мрачным взором смотрел на суровую картину, освещенную теперь бледным светом двух лун. Остроконечные, со всех сторон торчавшие скалы отбрасывали причудливые тени, и смутный грохот потока один нарушал глубокую тишину.
В эту минуту он был действительно побежден. Покров гордыни, самомнения и мятежа, прикрывавший его ошибки во всем их объеме теперь был сорван, а слезы стыда и сожаления заблестели на его щеках.
– Прости, Всемилосердный Судия, великое множество прегрешений против священных законов Твоих, – благоговейно произнес он, с упованием взирая на крест.
Этот порыв веры и раскаяния словно окончательно истощил силы Абрасака: он упал на ступеньку престола, и его слабость перепала в крепкий, успокоительный сон…
Было уже довольно поздно, когда он проснулся, встал, потянулся и хотел пройтись по пещере, но в эту минуту внимание его привлек каменный стол, не замеченный накануне. Он подошел и увидел лист, на котором было написано: «Ешь, сколько потребует твое тело. Ты привык к тяжелой и обильной пище, а тебе потребуются силы на будущее время».
На столе стояли две корзины, одна с хлебом, а другая с яйцами, и два больших кувшина с вином и молоком, фрукты, масло и кусок меда.
Грустным, но насмешливым взглядом окинул он это обильное угощение, а затем прошел в смежную пещеру и выкупался.
Переодевшись в полотняную тунику, Абрасак опустился на колени перед престолом и стал молиться.
Помолясь, он съел кусок хлеба и выпил чашу молока, а потом вернулся к столу с книгами и перечитал программу очищения преступного адепта. Пробежав ее два раза, он облокотился и закрыл лицо руками.
Теперь уже не бешенство и не возмущение наполнили его душу, а глубокое уныние, сознание слабости и бессилия.
Слиться с божественным духом Христа, вызвать образ Его с такой силой, чтобы он запечатлелся на волновавшемся веществе, наполнявшем раму – какая же чистота и сила нужны для выполнения чего-либо подобного! Нет, никогда, никогда ему этого не достичь!…
– Попытайся! Всякое начало трудно, но воля и терпение преодолевают всякие трудности, – шепнул звучный, но как бы издалека доносившийся голос.
Абрасак приподнялся, и глаза его заблестели. Значит, он не один в этом испытании; кто-то еще принимает участие в его судьбе и поддерживает в минуту слабости… А кто этот друг? Он как-будто узнал голос Авани… Но кто бы то ни бил, он оказал ему огромную услугу, вернув мужество и желание успеха.
С этой минуты Абрасак принялся за работу. Он читал и изучал книги и рукописи, дававшие ему драгоценные указания; а если налетали приступы слабости или усталости, дружеский голос ободрял его.
Наконец наступила ночь, навсегда памятная каявшемуся адепту. Все существо его дрожало в молитвенном восторге, и он в искреннем порыве смирения и покаяния навсегда отказался от всякого мелочного тщеславия моля лишь о милости – неуклонно следовать по крутой стезе восхождения к божественному свету и высшему знанию. В это время произошло удивительное явление.
Волны эфира начали кружиться вокруг него с головокружительной быстротой и яркие молнии реяли в воздухе, стремясь к раме. Вдруг удар грома потряс стены пещеры, внутренность рамы наполнилась ослепительным светом, и на этом лучезарном фоне встала фигура Искупителя, во всей Его сверхчеловеческой красоте.
С божественной кротостью и бесконечной любовью взирали большие, неизмеримо глубокие очи на распростертого адепта, и одна светлая рука была поднята, благословляя раскаявшегося грешника, а другая держала чашу…
Затем видение поблекло и исчезло, а ослепительный свет потух, но на волновавшемся фоне перламутрового вещества рамы был как живой образ Сына Божия.
С трепетом душевным смотрел Абрасак на дивное изображение, милосердно улыбавшееся ему. Значит, он удостоился воспринять всеми фибрами своего существа пресветлый образ и запечатлеть его. Полностью выдержал он назначенное ему испытание, потому что золотая чаша на престоле была наполнена пурпурной влагой, и Абрасак выпил это таинственное вещество, которое потоком разлилось по всему телу, сообщая ему никогда не испытываемое раньше ощущение силы, легкости и благосостояния, но вместе с тем и головокружения. Невольно оперся он на ближайший стул. Земля словно уходила из-под ног, стены качались и как будто отодвигались, а потом в одной из них, всегда гладкой и простой, отворилась дугообразная дверь, обнаружив лестницу, по которой всходило несколько мальчиков из школы адептов. Они несли какие-то вещи, которые Абрасак вследствие волнения не разглядел; это оказались белые одежды, подобные тем, что носили маги. Юноши сняли с Абрасака бывшее на нем одеяние и облачили в новое, которое принесли с собой.
Ошеломленный Абрасак молча предоставил себя в их распоряжение. Только ему надели художественной работы серебряный пояс, как на пороге появился весело улыбавшийся Нарайяна. Увидав его, Абрасак упал на колени и поник головой. От стыда и раскаяния ему трудно было дышать, и он едва прошептал:
– Учитель! Простишь ли ты мне подлую неблагодарность? Нарайяна поспешно поднял его и поцеловал.
– Мне нечего более прощать. Час этот искупил все и дал мне счастье оправдать перед моими учителями покровительство и доверие мое к тебе. А теперь предстань перед судьями.
