Он ничего не знает! Он передает мне московские сплетни!
– Любочка, не дрожите, никто вас здесь не съест. – Тонкая улыбка искривила губы Худайбердыева под усиками. – Мы слишком хорошо знаем подробности вашей семейной жизни с Женей Лисовским. Ведь все было не так просто, правда?..
«Черт. Черт. Почему меня во все эти чертовы подробности не посвятил Беловолк. Я убью его. Черт».
– Журналисты не дремлют. Я прочитал недавно одну статейку... в одной бульварной газетенке...
«Проклятье! Горбушко!»
– Снова вылезает на свет Божий та история, вы уж простите великодушно, что я об этом заговорил. Но не поговорить нельзя. Люба, вы держите свои счета под контролем?
«Как же. Держи карман шире. Держит Беловолк».
– А вы как думаете?..
– Отлично, я так и думаю. Драгоценности храните дома?..
– Некоторые – в банковских ячейках. Особо ценные.
«Алмазное колье. Беловолк явно хранит в банке то алмазное колье. Говори так, Алка, не ошибешься. У Любы наверняка должны храниться в банке и драгоценности».
– Женя и Зубрик работали в связке, вы знали это. Алмазные разработки, на Чукотке, на Кольском полуострове, на Индигирке. Возможно, парень колоссально влип, и его убрали. Но эти бульварщики копошатся, пардон, в грязном белье. В очень грязном, Люба. – Он помолчал. Рита подцепила на кончик ножа икру, следила, как черные капли, как черные жемчужины, падают в вазочку. «Как слезы». Под смуглотой заметно побелало ее лицо, кровь отлила от щек. – Они катят на вас бочку, Люба. Речь идет о том,
Ледяная волна снова накатила, отхлынула. «Это Горбушко. Точно он. Это первый звоночек. Динь- дилинь. Это он намекает мне: поторопись, ушлая девка».
– Бахыт, налей мне коньяку, пожалуйста.
– Изволь, дорогая. – Рука с бутылкой мелькнула перед Аллиным носом. Запахло клопами. – Вы ведь, Любочка, можете в печати, гласно, опровергнуть эти досужие домыслы?
«Зачем я буду это делать? Чтобы привлечь к себе внимание? Чтобы создать скандал? Скандал, слава, молва. Молва растет, как снежный ком. Папарацци постарался. Папарацци сделал это и подумал: подергайся теперь, как жук на булавке. Вопрос. Один вопрос. Ты должна задать только один вопрос, Алла. Задай его быстро. Иначе вопрос зададут тебе».
Рита накручивала прядь черных волос на палец. Ее лицо внезапно вспыхнуло розовым, лихорадочным светом.
– А... скажите... когда Евгения Лисовского убили, вы... вы же помните, где я была?..
«В Европе?! В Америке?! На гастролях?! Господи, сделай так, чтобы я тогда была на гастролях».
– Вы же... помните...
Молчание. Глухое молчание. Алле показалось, что у нее заложило уши ватой.
Рита резко встала. Резко выдохнула воздух из расширившихся хищно ноздрей. Вышла, простучав по паркету каблуками, отогнув зашуршавшую портьеру.
Антиквар поднял на Любу узкие глаза. Он смотрел на нее пытливо, серьезно. Она увидела в его глазах странную, дикую, степную печаль. Будто далекие кони неслись, взрывая копытами пыль, быстрые, как ветер.
– В Москве.
– В тот день, если мне не изменяет память, год назад... Рита ушла зря, она точно помнит, когда это было... вы, Люба, прилетели рейсом 509 из Нью-Йорка, в восемь вечера, а в десять вечера убили Евгения. Я все это помню. В газетах писали. А вот почему об этом забыли вы?
За два часа запросто можно доехать из Шереметьево-2 до Раменок. Запросто.
По лбу Аллы тек пот. Она вытерла лоб ладонью. Худайбердыев вежливо протянул ей салфетку.
Но если Люба убила своего мужа, кто тогда убил ее?!
Кто?!
– Я не забыла. Просто тяжело вспоминать.
Антиквар склонил голову, как птица, набок.
– Я хочу вас...
«Спасти? Предостеречь? Наставить на путь истинный? Или ты хочешь меня?!»
– ...вывести из лабиринта. Мне кажется, вы запутались, Люба.
– Мне кажется, я через три для улетаю в Париж, Бахыт.
– Когда прилетите – будем вести переговоры с Зубриком о продаже вашего Тюльпана?
– Скажите мне правду, Бахыт. – Алла сцепила в пальцах позолоченную ручку фарфоровой чашечки, чуть не сломав ее. – Тюльпан – действительно антикварная вещь? Древняя восточная бирюлька? Или его выковали в подпольных мастерских на Каширке? Что это такое, Бахыт? ЧТО ЭТО ТАКОЕ?!
– Дорогая моя, – голос антиквара стал маслено-вкрадчивым, углы губ приподнялись, он стал похож на кота. – Если я вам расскажу, что это такое, вы ночь спать не будете. Три тысячи долларов, что вы мне отвалили за экспертизу, вернутся к вам с лихвой. Зубрик берет у вас Тюльпан за миллион долларов. Вы не осознаете это! За миллион, поймите!.. Тридцать процентов – мои, менеджерские, это по-божески. Вам не нужны лишние семьсот тысяч баксов? Вы отказываетесь от денег, Люба?.. – Он помолчал. Алла сжимала в пальцах кофейную чашку с остывшим кофе. – Вы отказываетесь от покоя?
– От какого... покоя?..
– Вы можете очень скоро утомиться от натисков папарацци. Вы их слишком интересуете. Про вас могут сочинить еще Бог знает что. Вас доведут до... не хочу об этом говорить. Мой вам совет: когда будем заключать сделку, поговорите с Зубриком о своем спокойствии. Он теневой человек, профессионал. Он сделает так, что скандальные статьи про вас в прессе перестанут появляться.
Алла увидела себя в зеркале напротив стола. В старинном флорентийском зеркале, ручная работа, шестнадцатый век, цветная инкрустация рамы, чистая амальгама. Из итальянского зеркала на нее смотрела красивая женская полуфигура с лицом смертельно бледным, как маска. Будто ее щеки и лоб кто-то вымазал белой краской.
Она вспомнила Медузу Горгону Ахметова.
Ей захотелось закрыть лицо руками. Она не верила, что Зубрик мог быть дирижером Горбушко. Она не верила, что Зубрик что-то знает про Тюльпан. Она не верила, что он отваливает за него такие немыслимые деньги, за которые на зарубежных аукционах покупают Ван Гога, Рафаэля, Тинторетто, драгоценности Царской короны. Она не хотела в это верить. Этого просто не могло быть.
– Поговорим обо всем после Парижа, – шепотом произнесла она, вставая, держась за спинку старинного венского стула.
После Парижа. Она выйдет на Зубрика после Парижа. После Рене Милле. Она начнет с Парижа просто потому, что она туда летит через пару дней.
– Спасибо, все было очень вкусно. Когда мне вам позвонить?
Из-под кистей абажура лился мягкий медовый свет на неприбранный стол. Мороженое в вазочке совсем растаяло. Настенные часы мерно, медно стучали медленным маятником.
