весны. – Не совсем своей, Гриша. Моя жена, Рита Рейн...
– Твоя жена – прелесть! – Зубрик поцеловал себе кончики выпачканных жиром буженины пальцев. – Огонь, испанка!.. фламенко, бьютифул...
– Моя жена, Рита Рейн, была женой Каната Ахметова. А после – любовницей Жени Лисовского. А потом... – Бахыт намазал маслом и икрой ломоть, отправил в рот. – Ты сам прекрасно знаешь, что было потом. Потом было наше дохлое дело, Гриша. И если бы не Рита, я бы запорол его. Я бы не сделал того, что сделала она. Она мне здорово помогла. Я этого век не забуду. Даже если она мне изменит тридцать раз. Даже если она вся покроется морщинами и седыми волосами. За то, что она сделала для меня, я никогда не кину ее. Напомнить? Или ты забыл?
Зубрик опустил голову. Поправил толстыми дрожащими пальцами белую салфетку, заткнутую за воротник рубахи. Алмазная запонка резко сверкнула в свете массивной люстры, на полпотолка размахнувшейся над обеденным столом.
– Ты забыл про Лисовского?
Все подбородки Зубрика затряслись.
– Не забыл, не забыл, не забыл.
... ... ...
Рита Рейн стояла у станка. Она соорудила в своей комнате балетный станок, чтобы заниматься, упражняться все время, не быть связанной со студией. Конечно, в комнате не попрыгаешь, пространства маловато, но все же все необходимые для разминки движения можно выполнять. Не до батманов и не до фуэте, но сгибать и разгибать спину и колени она будет. Она и со смертного одра встанет, чтобы размять спину, шею и колени. Раз-два! Раз-два! Артист должен трудиться все время. Жизнь танцовщика – в движении. Чуть остановишься – все, пропал.
Поэтому не останавливайся. Не останавливайся, Рита. Лети. Двигайся. Борись со старостью. С окостенением. С насмешками публики. С собственными недугами. С этим высоким, красивым венецианским антикварным зеркалом, что водрузил в ее спальне заботливый муж. Зеркальце сие, должно быть, стояло когда-то в спальне у Цезаря Борджиа. У синьора Макиавелли. У Виттории Колонны... Раз-два! Раз-два! Поворот. Наклон. Еще наклон. Поворот. Ногу поднять. Еще поднять. Выше. Выше!
Если ты остановишься – ты умрешь.
Нет, врешь, не умрешь, а просто будешь жить в свое удовольствие, есть, пить, толстеть, проедать мужнин антиквар, и купленный и награбленный, мужнины алмазы, которые... которые она сама... Она отвела со лба мокрую, мелко вьющуюся черную прядь. Когда, наконец, она перестанет об этом думать?! Поворот. Наклон. Наклон. Поворот.
Дверь скрипнула. В спальню вошел Бахыт. Заткнул нос пальцами.
– Ф-фу-у, Рита, какой лошадиный дух! Как в конюшне. Один пот. Заканчивай, ну нельзя же себя так истязать. С тебя уже семь потов сошло. Живо в душ.
Она не остановилась. Ожгла его глазами.
– Не приказывай мне. Сама знаю. Запах не нравится – выйди.
– «А тело пахнет так, как пахнет тело, не как фиалки нежный лепесток», – продекламировал Бахыт насмешливо. – Шекспиру нравился запах пота, ну, значит, и я переживу. И все же закругляйся, Рита. Тело телом, а дело делом. У меня к тебе есть дело.
Она топнула ногой, поправляя балетную туфлю, провела ладонями по лицу, смахивая пот. Отдышалась, сдернула полотенце со станка, отерла щеки, голые руки, шею.
– Дело?.. Деловой ты у меня муж, Бахытик. Ну пошли. Побалакаем. Но сперва душ.
Стоя под хлещущими прохладными водяными струями, закрыв глаза, Рита думала. Она думала о том, о чем ей думать было нельзя. Запрещено ей было думать об этом – а она все равно думала. Если только голову отрезать вместе с мыслями... Она усмехнулась, намыливая мочалку, узкую длинную люффу. Правду говорят, что преступника преследует жертва. Она никогда не думала о Боге. Сейчас она все чаще стала задумываться о Нем и о том, чтобы поговеть и пойти к исповеди. «Хм, ерунда какая. Сентиментальщина. Божье наказание, ах-ах. Тьма народу на земле грабит и убивает направо и налево, и никто не казнит себя, и все довольны и счастливы. А ты уже хвост поджала. Ты же счастлива, Рита. Ты же счастлива. Что тебе все время лезет в голову».
Она насухо вытерлась полотенцем, накинула белый махровый халат, оттенявший черноту воронова крыла ее мелкокудрявых, пышной шапкой стоящих вокруг головы волос, намазала лицо кремом, вышла из ванной, прошла в гостиную в позолоченных шлепках и села в кресло перед Бахытом почти с вызовом, положив ногу на ногу, глядя ему в лицо птичьими глазами: ну, что у тебя там? Выкладывай скорей!
Худайбердыев мял в руках сигарету. Раскрошил ее, табак посыпался на персидский ковер. Рита вынула ноги из шлепок, поставила на ковер, согнула с наслаждением пальцы, осязая мягкий ворс.
– Ну?..
– Рита. – Он почувствовал, как голос изменяет ему. Опять просить ее! Его пугало не унижение. Его пугало, что она откажется. – Ритулечка, только между нами. Есть одна женщина... ну, надо к ней сходить. О, не пугайся, ничего такого. – Он поморщился, увидев, как под смуглотой ее румяной, после душа, кожи проступила резкая бледность. – Ничего, ничего такого... как в тот раз... нет-нет, ничего... Просто сходить к ней. И... ну, знаешь, немного попугать ее. Немного прижучить. Как это, ну... немножко расколоть, понимаешь?..
– Я не следователь, Бахыт. – Рита зябко повела плечами под махровой белизной халата. – Я не следак. Я не умею раскручивать и раскалывать. С меня довольно того, что ты меня заставил сделать... тогда. – Она сунула пальцы в черное руно волос, взъерошила их. – Я не хочу повторения. Не приставай ко мне. Не заставляй меня больше делать то, чего я не могу.
Он кусал губы. Так он и знал. Она обожглась в тот раз, перенервничала. А он бы как хотел?! Чтобы она все делала как робот... как автомат?!
– Ну я прошу тебя, Рита. – Он облизнул тонкие губы, куснул нижними зубами ус. – Это очень важно. Это очень важно для нас с тобой. Для нашего будущего. Есть подозрение... у Зубрика, у него нюх, у паразита, у него есть подозрение, что... что эта женщина... следит за нами. И следит не просто так. Что у нее есть цель. Какая? Мы не знаем. Нам нужно дать ей подножку. Не грубо. Мы сейчас не имеем уже права делать дело грубо. Надо делать ювелирную работу. Ювелирную, понимаешь?!.. И я прошу тебя. Нам эта баба позарез нужна. Ведь ничего такого. Ведь все очень просто. Прийти... и напугать. Только напугать. Богльше ничего. Ведь, черт побери, это же так просто, Рита!
Она прекрасно видела, как он волнуется, трясется. Что ж тебя как колотит-то, мужик, а?.. И вроде бы ты мужичок не из робких. Видывали мы с тобой, Бахытик, виды. Рита забросила мокрые волосы за спину, выгнулась, хрустнув пальцами сухих, изящных, как виноградные лозы, рук. Она откровенно любовалась волнением мужа. Она улыбалась. Она смеялась над ним.
Сложи рот печально, не показывай виду, что тебе весело.
– Что за баба такая?.. Вечно вы с Зубриком увязаете в бабах. Когда я за тебя выходила, я не думала, что ты будешь таким бабником.
Она вздрогнула, вспомнив,
– Ты ее знаешь. Люба Башкирцева.
Рита расширила глаза. Волосы черными змеями полезли ей на лоб.
– Что-о-о-о?!
– Не устраивай мне скандал, пожалуйста. Погоди. Мы все обговорим спокойно. Да, это Люба. Только один вопрос, Рита. Один вопрос. Ты ведь у меня очень наблюдательная женушка. Очень. – Он наклонился к ней и осторожно погладил ее по смуглой руке, высовывающейся из белоснежного махрового рукава. – Как тебе кажется, Ритуля, Люба Башкирцева – настоящая или нет?
– В каком смысле? – Она воззрилась на него. Поднялась из кресла. – Ты что, выпил?..
