способностей.
— Ты не заставишь меня переживать из-за того, что не имеет ко мне отношения! — огрызнулась Тристанна, вспыхивая от внезапно накатившего стыда. — Ты излучаешь властность, у тебя множество роскошных вещей — яхты, машины, огромные квартиры, а я должна чувствовать себя неловко из-за твоего прошлого? Несмотря на то, что ты преодолел все и теперь хвастаешься этим на каждом углу?
Его глаза блеснули, уголок рта пополз вниз.
— Ты правда думаешь, что я поверю, что ты болталась по городу под дождем и наслаждалась искусством? — спросил он после долгой, леденящей кровь паузы.
В его голосе было напряжение, которого она не понимала, да и не желала понимать, потому что не хотела утешать его, хотя он вряд ли позволил бы ей. Ей хотелось только одного — завершить свою миссию и получить свою часть наследства. Она не могла позволить себе хотеть чего-то еще.
— Мне все равно, поверишь ты или нет, — ответила она, смущенная собственными мыслями. Она подняла и беспомощно опустила плечи. — Именно так я и провела этот день.
— Зачем тебе это?
Его взгляд скользнул по ее лицу, и она вдруг испугалась, что он увидит ее скрытые желания и использует их против нее. Она отвернулась, посмотрела на улицу и скрестила руки на груди, отчасти чтобы выглядеть уверенно, отчасти чтобы взять себя в руки.
— Ты, наверно, скажешь, что любовницам не пристало такое поведение, — мягко сказала она, покачивая головой и наблюдая, как вода бежит по мостовой. — Наверно, идеальная любовница… что делает идеальная любовница? Покупает одежду, которая ей не нужна? Сидит дома и разглядывает свои волосы?
Она скорее почувствовала, чем увидела, что он почти улыбнулся. Они стояли рядом, спрятанные от дождя и наступающего вечера.
— Что-то вроде, — сказал Никос. — Она определенно не разгуливает по улицам в таком ужасном состоянии, промокшая до нитки.
Она посмотрела на него, и что-то проскочило между ними, как искра, горячее, личное, опасное и не поддающееся контролю. Тристанна заставила себя дышать глубже. «Сосчитай до десяти, — велела она себе, — не раздувай это пламя: ты сгоришь заживо, и все погибнет».
— Я только сказала, что хочу быть твоей любовницей, — медленно произнесла она и не узнала собственного голоса. — Я не говорила, что буду идеальной.
Что-то в ней обескураживало его. Может быть, ее карие глаза, умные и в то же время подозрительные. Может быть, храбро вздернутый подбородок, сообщающий, что она не собирается сдаваться так просто, хотя сам факт, что она здесь как его любовница, говорил об обратном. Может быть, ее восхитительные губы, которые ему хотелось целовать снова и снова, или ее мокрое зеленое платье, облепившее тело, — образ, который, как ему начинало казаться, будет преследовать его до конца дней.
Не важно, что у него были подозрения насчет ее сегодняшних занятий. Не встречалась ли она со своим отвратительным братом? Не получила ли она от него дальнейших указаний, в чем бы они ни состояли? От этих мыслей его охватывал гнев, не утихавший с того самого момента, когда он вернулся и обнаружил пустую квартиру. Это было нелогично, бессмысленно; она с самого начала не собиралась делать вид, что верна ему, он понял, что у нее есть свои причины предлагать ему себя, едва она взошла на борт его яхты. Он знал, зачем она ему, — с чего он взял, что она в свою очередь не использует его для своих целей?
— Нет, — медленно сказал он, отталкиваясь от стены, — назвать тебя идеальной определенно нельзя.
— В твоих устах это звучит особенно обидно.
Ему захотелось потребовать, чтобы она рассказала, какую игру ведет, что они с ее братцем задумали, как будто подобное признание что-то изменило бы, объяснило бы влечение к ней, которое постепенно переставало быть исключительно физическим, каковым ему следовало быть, и это беспокоило его. Желание овладеть ею, погрузиться в ее роскошное тело, потеряться в нежном аромате, мягкой коже и влажном жаре было вполне понятно и даже ожидаемо — как завершение его мести. Но было и еще что-то, что сводило его с ума, что остановило его на пороге ее спальни прошлой ночью, заставив ограничиться лишь холодным приказом присоединиться к нему за завтраком. Почему он так поступил? Он планировал провести ночь совсем по-другому, но его планы рухнули где-то на полпути между ее взрывом на площади и уязвленным взглядом, когда он сказал про ее стандарты. Он мог бы подумать, что ему противно от одной мысли о том, чтобы ранить ее, но это было невозможно и просто смешно: как иначе он собирается осуществить свою месть? Она словно околдовала его своими нахмуренными бровями и дерзостью, острым языком и внезапно накатившей дремотой — всем тем, что должно было полностью оттолкнуть его от нее. И оттолкнуло бы, если бы на ее месте был кто-то другой, твердо сказал он себе.
— Теперь ты сердишься на меня, — сказала Тристанна, разглядывая его лицо и хмурясь. — Не знаю, что, по-твоему, я делала сегодня…
— А чего ты не сделала? — пробормотал он, словно спрашивая себя самого, а не ее; может, так оно и было, хотя на ответ он не надеялся.
— Да ничего я не сделала! — воскликнула она.
Он вздохнул и сдался. Он положил ладонь на ее скрещенные руки и мягко потянул ее к себе. Она не стала сопротивляться; на ее лице смешались сомнение, тревога и то, что он хотел увидеть больше всего — страсть. Он потянул сильнее, чтобы она потеряла равновесие и наконец упала ему на грудь.
— Никос… — начала она, слегка хмурясь.
До самой последней секунды он не знал, что хочет сделать. Он наклонился и прижался губами к складке между ее бровями, заставляя ее разгладиться, слыша, как резко она выдохнула, и чувствуя ее выдох у себя на шее.
— Я думаю… — снова заговорила она, но он перебил:
— Ты слишком много думаешь, — и поцеловал ее.
Он ощутил вкус дождя и чего-то сладкого. Он сжал ладонями ее лицо, и они целовались, пока хватало дыхания, а потом он поддался желанию, обдумывать которое не хотел, и обнял ее. Ее кулаки прижимались к его груди, и они долго стояли без движения, слушая стук своих сердец.
«Моя», — подумал он и понял, что нужно немедленно оттолкнуть ее, разрушить это заклятье. Дело было не только в том, что он должен был хотеть ее по вполне определенной причине. Разве не поклялся себе, что никогда больше не совершит такой ошибки, не захочет того, что не сможет получить? Спасение, прощение — все это было не для него. И тем не менее он не двигался.
— Я совсем тебя не понимаю, — прошептала она.
Она разжала кулаки и прижала ладони к его груди, словно желая удержать его, исцелить прикосновением, словно зная, что он глубоко ранен. Он не поверил в это. Он знал, зачем она здесь и что он должен сделать, но не оттолкнул ее.
— Я тоже, — ответил он, и они стояли в сгущающихся сумерках куда дольше, чем следовало.
Остатки чувств, переполнявших Тристанну, пока Никос обнимал ее, исчезли, едва она увидела себя в этом платье.
— Я принес тебе кое-что, чтобы ты надела это сегодня вечером, — сказал он, когда они вошли в квартиру. То, как отстраненно-холодно он держался, должно было насторожить ее, но не насторожило. — Оставлю его здесь, надень после душа.
— Сегодня вечером? — переспросила она, все еще вздрагивая от бури эмоций, а может быть, от его тона или собственной несдержанности.
— Небольшое деловое мероприятие, — ответил он, пожимая плечами, и она не вспоминала об этом до той минуты, когда надо было снять платье с вешалки в гостевой комнате, которую Никос выделил Тристанне для приготовлений к вечеру.
Она высушила волосы, теперь ниспадавшие на плечи сияющим водопадом, тщательно наложила макияж, посмотрела в большое зеркало и задохнулась. Она не замечала богатое убранство комнаты, только свое отражение, не в силах пошевелиться. Ее щеки пылали таким же ярко-красным румянцем, как пунцовая
