— Да ты чего там копаешься? — крикнула она высоким напряженным голосом. — Заблудился, дверь не можешь найти?
И тогда дверь отворилась, и отец не спеша переступил порог, сердито буркнув:
— Голик никогда на месте не лежит…
Но слова эти как бы и не касались никого, и сказаны были скорее затем, чтобы соединить нечто разъятое и раздвинутое временем, хоть какой-то мостик перекинуть от одного берега к другому… И словно по шаткому мосточку шагнул к сыну. Степану почудилось, что время и впрямь сдвинулось — и прошлое, соединившись с настоящим, шагнуло навстречу и обняло его крепкими отцовскими руками…
Позже он еще не раз ловил себя на этом — прошлое как бы возвращалось и входило в него. И это чувство усиливалось еще тем, что само Безменово, как он успел заметить, осталось как бы в прошлом: те же дома и та же кривая длинная улица, выходившая одним концом к высокому катунскому берегу, та же церквушка на бугре, видная со всех сторон, и та же сборня, крытая по-амбарному изба, в которой безменовское «обчество» собиралось время от времени и решало неотложные свои дела, даже пустырь за сборной избой оставался неизменным, как пять и десять лет назад… Бугрились вокруг многоступенчатые суметы, длинно тянувшиеся вдоль деревни. Один из них лежал за баней Огородниковых.
Под вечер, когда баню истопили да выстояли хорошенько, чтобы угарного духу не осталось, отправились мужики в первый жар — и намылся, напарился Степан за все годы, дал волюшку душе и телу. Отец плеснул на каменку один за другим два ковша кипятку — нар с шипением рванулся к потолку, растекаясь по всей бане густым обжигающим жаром. Степан только постанывал да охал, охаживая себя веником, а когда становилось уже совсем невмоготу и веник жег нестерпимо, окунал его в холодную воду… Пашка скатился вниз, распластавшись на мокром щелястом полу, и похохатывал:
— Давай, братка, давай!..
Отец, сидя на корточках, мыл щелоком голову и тоже посмеивался:
— Не забыл, как веник-то держать? Гляди, не сварись, — предупреждал, однако. — Передохни малость.
— Хоро-ош… — плыл сверху из белого жгучего тумана размягченно-горячий голос. И после, вернувшись из бани и сидя за столом, Степан облегченно вздыхал и радовался. — Уф! Кажись, гора с плеч… Как будто заново родился.
Отец сидел рядом, спокойный, как и всегда, немножко расслабленный. Степан глядел на него, глядел, наклонился вдруг и, как давным-давно когда-то, уперся лбом в отцовский лоб, беззвучно смеясь:
— А ну, батя, кто кого… Попробуем?
Отец не принял, однако, давней этой игры, сказал серьезно:
— Это вон с Пашкой лучше, у него лоб покрепше будет Степан улыбнулся:
— Да уж это верно вымахал братан. Встретились так и не узнали друг друга.
— Это ты не узнал, а я тебя за версту…
Мать, раскрасневшаяся и счастливая, присела с краю.
— Стынет же, ешьте. Чего сидите, как гости? — глянула на отца. Отец открыл бутылку домашней «наливки».
— Ну, за встречу… Такое событие не каждый день. Давно Степану не приходилось так вот среди родных, близких людей посидеть, поговорить от души — столько накопилось, что всего за один вечер и не перескажешь, не переговоришь.
— Ну, а чем же кончились ваши переговоры с Барышевым? — спросил Степан. — Небось принял он вас, Илья-то Лукьяныч, с распростертыми объятиями, насулил всем по семь, а кому и восемь… Или чуток иначе?
— Насулил — держи карман шире! — хмуро сказал отец. — Посулы-то его не раз уж боком выходили мужикам.
— Да ну-у? — притворно Степан удивился. — Неужто он сам, Илья-то Лукьяныч, не мужик? И не желает с вами в мире да согласии жить? А я думал, он руками и ногами в нашу артель…
— Артель нашу он давно уж с руками, ногами и со всеми потрохами готов проглотить.
— Не подавится?
— Глотка у него широкая, — сказал отец. Подумал и добавил: — Если б не война, может, и удалось бы нам своего добиться…
И отец рассказал ту давнюю историю.
Четыре года назад решили безменовские мужики, тогда их было еще немало, открыть маслодельный завод, а со временем и потребительскую лавку — чтобы не зависеть от барышевских прихотей да своевольств. Много тогда разговоров об этом велось, немало было споров. Вечерами сборня гудела ульем, дым коромыслом стоял… А заводилой всему был Михей Кулагин, он-то и подбил безменовских мужиков на это дело, больше всех горячился и надрывал глотку, убеждая их в том, какое это выгодное предприятие, если взяться за него сообща и с умом. Говорил, что, будучи в гостях у родственников в деревне Шмаковка Залесовской волости, самолично видел ихний завод, открытый артельно, на паях.
— Главное, мужики, — обрисовывал Михей обстановку, не жалея красок, — главное, кредит получить. Рублей пятьсот для начала нам бы хватило. Прикиньте: двести рублей на постройку, остальные на разные другие нужды… Мастеру положить надо? Надо.
— А мастера где взять?
— Будут деньги — найдется и мастер. Решайтесь, мужики, не прогадаем.
— А как прогадаем?
— Ничего, на миру и смерть красна! — ораторствовал Михей. — Главное, что Барышеву хвост прижмем… Выбьем у него из-под ног почву.
— Гляди, кабы он нас не прижал.
— Волков бояться — в лес не ходить, — сыпал Михей в ответ, за словом в карман не лез. И мужики заколебались, начали склоняться на его сторону. Рассуждали: оно, конешно, каждому в отдельности не под силу с Барышевым тягаться, а вот сообща, артельно…
Барышев, как-то встретив Михея Кулагина, с усмешкой сказал:
— А-а, супротивник мой, конкурент… Говорят, яму копаешь под меня, хвост собираешься мне прижать?
— Собираюсь. Коли говорят, зря не скажут.
— Гляди-ко! — несколько даже растерялся Барышев от такой прямоты. — И каким же образом, интересно, собираетесь вы артельный завод устроить?
— Да уж как-нибудь устроим…
— На какие шиши?
— Найдем. Кредиты получим. Сепараторы и другое-прочее возьмем в кредит. Как вон шмаковцы…
— Ну, а дальше?
— Что дальше?
— Дальше-то, говорю, как будете хозяевать?
— Не хуже твоего, — с вызовом ответил Михей. Барышев иронически усмехался:
— Да ведь я-то один всему голова, а у вас и не поймешь, кто будет хозяином.
— Артель будет хозяином. Мужики, — сказал Михей, как, точку поставил. Барышев опять усмехнулся:
— У семи нянек — дитя без глазу. Полагаю, запурхается ваша артель, запутается — и концов не найдет.
Барышев как в воду глядел, концов и вправду найти нe удалось. Концы-то запутались еще в самом начале и хотя Михей духом не падал и сил на это дело не жалел — прошибить стенку лбом так и не удалось. Да к тому ж и батюшка безменовский, отец Алексей, взял сторону Барышева. Явился однажды на сход и новел речь издалека:
— Хочу вам, дети мои, притчу одну поведать: как сеятель бросил зерно при дороге, а птицы и поклевали его… Слыхали про то? — допытывался батюшка. Мужики молчали, выжидательно поглядывая на него, и он продолжал, С трудом продираясь сквозь витиеватую вязь слов, липучую, как паутина. — Ну так слушайте и разумейте, ибо пророк изрекал слова сокровенные, и я вам скажу реченное пророком: когда сеятель бросил зерно в почву каменистую, солнце пожгло его, ибо земля была неплодоносна…
