неоседланного скакуна с разметавшейся по ветру гривой… И Гуркин в который уже раз подумал: «Куда вынесет меня мой конь? И не сбросит ли по пути…»
Летом 1917 года, в начале июля, в Бийске был созван первый съезд представителей инородческих волостей Горного Алтая. Гуркину казалось тогда, что съезд положит начало благотворным переменам в жизни алтайского народа — и все как будто шло к тому. Съезд постановил учредить Алтайскую Горную думу, положение которой определялось рамками уездного земства. Иными словами — Горный Алтай мог и должен был стать самостоятельной, автономной единицей, о чем и говорилось на съезде.
Председателем Горной думы почти единогласно (57 делегатов проголосовало «за» и только шестеро «против») был избран Гуркин. И он горячо взялся за дело. Однако с первых же шагов почувствовал урезанность своих прав. Ну какая же это самостоятельность, если Горной думе предложено было оставаться в Бийске! Почему в Бийске, а не в Улале или Чемале? Попытка Гуркина добиться отмены этого решения ни к чему не привела.
И вот прошел почти год, а положение не только не менялось к лучшему, а еще больше усугублялось, поскольку Бийский совдеп отказался признавать постановления съезда И полностью узурпировал власть. И хотя формально Горная дума еще существовала, влиять на ход событий она уже не могла. В этой обстановке и решено было созвать учредительный съезд представителей Горного Алтая, чтобы определить основные задачи в борьбе за право на автономию. Гуркин возлагал большие надежды на этот съезд. Хотя и опасался: обстановка сложная, запутанная — удастся ли собрать всех делегатов? Но опасения его были напрасными: делегаты съехались дружно — со всех уголков Горного Алтая, из самых дальних урочищ, больше ста представителей инородческих и крестьянских общин. Приехали Аргымай Кульджин и Товар Чекураков, самые знатные и могущественные люди, известные своими бесчисленными табунами не только на Алтае, но и по всей Сибири. Да что там Сибирь! Белых чистокровных кобылиц Аргымая знал царский двор, видели в Лондоне и Париже… Аргымай хвастался: «Если пожелаю, я на своих белых кобылицах до самого бога доскачу, а в доказательство клок бороды у него вырву и привезу напоказ».
Слушать такие речи — и то страшно. А он, Аргымай Кульджин, не боялся ни бога и ни черта, ни Эрлика и ни Ульгеня, потому что первейший бог, по его разумению, — богатство, деньги. А значит, он, Аргымай Кульджин, и есть бог, или, по меньшей мере, наместник бога на алтайской земле — и в его власти изменять не только судьбы людей, но саму религию, если надо… Бок о бок с Аргымаем и Товаром Чекураковым — Тужелей и Чендеков, Суртаев и Шаткий, тоже богатые и сильные мира сего. Тут же Чевалков и Кайгородов, будущие военспецы Каракорума. А рядом с ними подполковник Катаев, приехавший из Томска вместе с Анучиным…
Василий Иванович сидит по правую руку от Гуркина, по главе стола, на председательском месте, лицо строгое, лоб с крутыми залысинами. Чуть подавшись вперед и положив подбородок на ладони, он с интересом разглядывает делегатов. Задерживает взгляд на Аргымае, тот улыбчиво сощуривается.
— Кто это? — повернулся к Гуркину.
— Аргымай Кульджин.
— А-а, так это и есть тот самый Аргымай, который разводит лучших в мире белых кобылиц? Это хорошо, что и Он здесь, — Анучин снял очки, тщательно протер, надел снова тихо сказал: — Начнем, Григорий Иванович? С богом!
Гуркин почувствовал, как горло сжалось от волнения, пришлось выждать немного, чтобы успокоиться, собраться С духом — и произнести первые слова:
— Граждане дорогой нашей родины, Голубого Алтая! Гад видеть вас и приветствовать в этом зале…
Делегаты отозвались дружными рукоплесканиями. И Гуркин еще с минуту выжидал, переводя взгляд с одного лица на другое — были среди них знакомые и незнакомые… В зале было прохладно, и люди сидели одетыми — в бараньих шубах и козьих дохах, в кафтанах и суконных зипунах… Запах овчины и табака витал в воздухе.
Аргымай тоже был в шубе, покрытой темно-синим плисом и окаймленной узкими полосками лошадиной кожи, на ногах у него остроносые, с широкими голенищами сапоги — черки. Сегодня Аргымай Кульджин — истинный алтаец. А бывает, вырядится под европейца — не подступишься.
Шумок в зале, вызванный первыми словами Гуркина, улегся, и Гуркин более уверенным и спокойным голосом продолжал:
— Прошло около года с тех пор, как в Бийске на первом съезде представителей инородческого населения была созвана Горная дума, и мне была оказана честь возглавить ее. Большие надежды мы возлагали на думу, но далеко не все наши надежды оправдались. И не наша в том вина. Горная дума всей душой желала добрых отношений с Бийским уездным земством, отстаивая лишь одно право — право на самоопределение алтайского народа. Однако бийское земство чинило этому всяческие препятствия — и выделение Горного Алтая в самостоятельный округ отодвигалось, откладывалось… И по сей день этот жизненно важный вопрос остается нерешенным. Вот почему Горная дума поставлена перед выбором: быть ей или не быть? Можем ли мы, граждане делегаты, равнодушно смотреть на это, мириться с таким положением?
— Хватит мириться! Сколько можно? — раздались голоса, заскрипели скамейки, качнулись головы. — Решать надо… Давайте решать!
Анучин подбадривающе кивнул Гуркину, как бы говоря: правильный тон, так и продолжайте. И Гуркин, понимая всю значимость этой минуты, продолжал с еще большим подъемом и воодушевлением:
— Степное население Бийского уезда не считается с вполне естественным желанием туземной части Алтая устроить свою жизнь так, как это более соответствует особенностям горного края. Ведь уже одно то, что территория Бийского уезда непомерно велика, а главное, разнохарактерна по своим климатическим, географическим и этнографическим особенностям, одно это наталкивает на мысль о выделении Горного Алтая… Но вчера этому препятствовало земство, сегодня этому препятствует Бийский совдеп.
Шумок недовольства опять пронесся, по залу:
— Отчего же совдеп чинит препятствия?
— Причин много, — ответил Гуркин. — Ходят даже такие слухи, будто инородцы решили вытеснить русских с Алтая. Но это абсурд! Законы для всех едины. И всякие слухи в этом направлении — провокационны. А если неоспоримое право народа такой большой площади как Горный Алтай на самоопределение кем-то превратно понято и по-своему истолковано, будем надеяться, что со временем нас правильно поймут и не осудят. Итак, граждане делегаты, с божьего благословения и благословения народа, пославшего нас на этот съезд, объявляю заседание открытым.
Первым приветствовал съезд священник Стефан Борисов. Речь его была стихотворной и заканчивалась мажорно, хотя и несколько туманно:
Мира, однако, не предвиделось. Съезд проходил бурно. Правда, после доклада секретаря Горной думы Вильдгрубе о текущем положении делегаты немножко приуныли и даже растерялись: больно уж неутешительным был доклад, безрадостной выглядела картина, которую он нарисовал. Особенно тяжело обстояли дела с хлебом — и чтобы предотвратить голод и хоть как-то дотянуть до нового урожая, необходимо иметь пятьсот тысяч пудов… Пятьсот тысяч!
— А сколько запасено? — спросили из зала. — Или Горная дума не занимается этими делами?
— Занимается, — отвечал Вильдгрубе. — Григорий Иванович лично сам обращался в губернский продовольственный комитет за разрешением на покупку хлеба в соседних уездах. Инструктора думы Тюкин, Манеев и Степан Иванович Гуркин были командированы с этой целью в Змеиногорский, Кузнецкий и другие уезды. Но у нас мало средств. Сто тридцать тысяч рублей, собранных путем добровольного самообложения
