— Затем я и приехал, чтобы разобраться. Но теперь вижу, что настроена комиссия односторонне.
— А вы нас переубедите, — сказал Фадеев. — Чтобы мы поддержали вашу сторону. Пока нет таких доводов.
— Какие вам доводы нужны? — глянул на него Гуркин. — А разве случай в Мыюте — не довод?
— Довод. Только не в пользу Каракорума…
— Каракорумский отряд находился на своей территории и никому не угрожал…
— А мы, стало быть, на него напали? — иронически вставил Огородников. — А известно ли вам, что двумя днями раньше два каракорумских отряда, два, а не один, как вы утверждаете, заняли село и учинили расправу над членами мыютинского Совета? Арестовали председателя товарища Мыльникова и вместо него назначили гражданина Арюкова… Разве это не открытый выпад против Советской власти? Какого же сочувствия и понимания вы ждете от нас?
— Понимания я от вас не жду, — сухо ответил Гуркин. — Одного требую: освободить оставшихся в живых людей, которых вы захватили силой… Эти люди ни в чем не повинны Мне жаль, что многие вами расстреляны без суда и следствия.
— А вы как думали: идете против революции, а революция должна с вами цацкаться? — жестоко спросил Огородников. — Не будет такого! — Он помолчал, видимо, осмысливая сказанное, и добавил чуть мягче: — И такого не будет, чтобы революция без всякого на то основания и разбора проявляла жестокость. Желаете убедиться? Извольте. — Огородников решительно поднялся, вышел из комнаты и минуты через две-три вернулся. Сказал: — Мой помощник товарищ Чеботарев проводит вас и познакомит с обстановкой… если вы не передумали.
— Нет, не передумал, — холодно глянул на него Гуркин и, не сказав больше ни слова, быстро вышел. Какое-то время все сидели молча, словно потеряв нить разговора. Душно было. Солнце поднялось уже высоко и светило прямо в окна, наполняя комнату густым зыбучим жаром.
— Ну, и что же предлагает комиссия? — первым нарушил молчание Соболевский. — Какое решение вы намерены принять?
— Решение может быть только одно, — ответил Фадеев. — Немедленный арест всех членов Каракорумской управы. Во главе с Гуркиным, — чуть помедлив, добавил: — Это облегчит дальнейшие наши действия.
— Какие действия?
— Действия по пресечению каракорумской авантюры, направленной против Советской власти.
— Это что же, окончательное ваше решение?
— Окончательное, — упрямо наклонив большую бритую голову, сказал Фадеев. — Это я говорю как член губкома и председатель следственной комиссии.
Соболевский хмуро помолчал.
— Вы что же, и Гуркина считаете авантюристом?
— А кто он по-вашему?
— Талантливый художник, прежде всего. Кому-нибудь из вас, товарищи, приходилось видеть его картины?
— Нет, не приходилось, — за всех ответил Фадеев.
— А я видел. Три года назад в Томске. И считаю, что лучшего художника в Сибири нет.
— А мы говорим не о художнике, — стоял на своем Фадеев. — Речь идет об антисоветской группировке, возглавляет которую Гуркин.
— А вы не допускаете, что художник Гуркин мог оказаться в плену искренних своих заблуждений?
— Хрен редьки не слаще! — вставил Огородников.
— Нет, нет, товарищи, не надо торопиться. Согласен: каракорумская авантюра существует, но вина Гуркина лишь в том, что он позволил обмануть себя и втянуть в эту авантюру.
— Он позволил обмануть не только себя, но и свой народ, — возразил Фадеев, бритая макушка у него вспотела, и он вытер ее широкой пухлой ладонью. — Политический авантюризм тем и опасен, что он многолик и толкает к пропасти не одного человека, а многих людей, массы, целые народы… Сталкивает эти массы, натравливая друг на друга, чтобы тем самым растоптать саму идею революции. Вот и каракорумские авантюристы всячески настраивают алтайцев против русского населения. Кому это выгодно? Советской власти? Нет. И еще раз — нет! Вот какая ситуация сложилась на данный момент, Георгий Константинович. А вы хотите оправдать Гуркина. Нет ему оправданий! И решение наше, — слегка повысил голос, — мы отменить не можем. Гуркина надо немедля арестовать. И предать революционному суду… вместе с Кайгородовым и Катаевым, главным военспецем Каракорума, доктором Донцом и Аргымаем Кульджиным, самым богатым алтайским баем, с которым работают они рука об руку…
— Прибавьте сюда главных «советников» Каракорума, — подсказал Селиванов, — профессора Анучина и бывшего министра Шатилова. Каракорум — это их детище.
— Да, да, — согласился Фадеев, — и этих тоже следовало бы взять под стражу, да где их найдешь! Не знаете, Георгий Константинович, где сейчас находятся Анучин и Шатилов?
— Сегодня есть дела поважнее, — ушел от прямого ответа Соболевский. Встал, опершись обеими руками о край стола, и с минуту постоял молча, словно взвешивая все «за» и «против». — Ну, вот что, товарищи, — проговорил наконец, — я вас выслушал внимательно. Теперь послушайте меня. Кайгородова и прочих будем судить по всей строгости революционного закона. Что касается Гуркина… считаю ваше решение поспешным и несостоятельным.
— То есть как это несостоятельным? — вспыхнул и даже привстал Фадеев. — Товарищ Соболевский, по-моему, вы берете на себя…
— Да! — перебил его Соболевский. — Беру на себя. Арест Гуркина отменяется.
— Кем?
— Мной. Членом Центросибири. И я требую неукоснительного подчинения. В противном случае вам придется арестовать не только Гуркина, но и меня. Повторяю, товарищи, — задержал взгляд на Огородникове. — Конфликт между Бийским совдепом и Каракорум-Алтайской управой будем решать мирным путем. А посему: вооруженный отряд необходимо сегодня же отвести от Мыюты. Это приказ, — снова посмотрел на Огородникова. — А приказы как вам известно, не обсуждаются.
Огородников поднялся и молча вышел. Гулко простучали по коридору его шаги. Хлопнула наружная дверь. Фигура Огородникова, затянутая в кожу ремней, мелькнула еще раз на уровне окна и тотчас исчезла, скрылась за углом дома. Что он задумал, Степан Огородников, какие намеревался предпринять действия — было неясно.
Деревня выжидающе притихла. Что-то будет, куда повернут события? Вчера еще хозяйничал тут Кайгородов, гарцуя на вороном жеребце и требуя от мыютинцев безоговорочного подчинения Каракорумскому округу, а сегодня власть снова в руках совдепа, он и вершит суд над каракорумцами… Что же будет завтра?
Вскоре после того, как Огородников, хлопнув дверью, покинул совещание, по улице, со стороны Бийска, проскакал всадник на взмыленном коне. Донесение, которое он вез, было сверхважным, экстренным, и гонец не щадил ни себя ни лошади. Осадив ее подле дома, где размещался штаб, всадник кулем свалился на землю, и двое бойцов подхватили его под руки… Лошадь тоже едва стояла, мокрые бока ходили ходуном, клочья пены падали с них в траву. Когда подошел Огородников, нарочный уже немного отдышался и пришел в себя.
— Кто и откуда будешь? — спросил Огородников.
Нарочный слегка подтянулся, усталость на молодом худощавом лице сменилась выражением значительности. Расстегнув верхние пуговицы гимнастерки, он достал из-за пазухи небольшой пакет и подал Огородникову с таким видом, словно вручал ему собственную жизнь. Подошел Селиванов.
— Ну вот, — глухо и тихо проговорил Огородников, прочитав бумагу и протянув Селиванову. — Это посерьезнее Каракорума…
Селиванов быстро пробежал глазами по тексту, уловил главное, и на лице его отразилось удивление:
— Чехи? Они-то, черт побери, что забыли в Сибири? Да, действительно… Что будем делать, командир?
