похоронить можем! — мягко, но с упреком сказал Огородников. — И декрет о земле, подписанный собственноручно товарищем Лениным, о той самой земле, которую Советская власть безвозмездно передала трудовому крестьянству, тоже потеряем. Все потеряем! А что взамен?
— Дак новый закон о земле, говорят, теперь будет, — подсказал кто-то осторожно.
— Ага, держи карман шире, будет!
Да есть, есть, мужики, такой закон, — вмешался опять Егор. — Самолично видел в такой же вот газетке…
— Верно, — подтвердил Огородников. — И я тоже видел этот «закон», подписанный господином Вологодским. А что в нем говорится, в этом «законе», об этом вы помните? Или не помните? Вернуть прежним владельцам все бывшие их земли — вот что там сказано и черным по белому написано, в том самом «законе о земле». То есть вернуть земли обратно богачам и помещикам.
— Да какие тут у нас помещики?
Помещиков, конечно, в Сибири нет. — согласился Огородников. — Но мироедов и кулаков хватает. Вот они-то заинтересованы в том, чтобы ваш брат, крестьянин, поменьше думал, а без раздумий бы и как можно скорее вступал в эту самую «добровольческую» армию, которая будет защищать прежде всего и в первую очередь их интересы, а не ваши. Вот как все это выглядит. А вовсе не так, как иным кажется…
— Можа, так, а можа, и не так, — усомнился Егор. Кисет соскользнул у него с колен, табак просыпался, и он, опустившись на корточки, неторопливо его собирал. — Надо поглядеть.
— Да хватит тебе придуриваться! — одернул его кто-то. — Тут сейчас не до смешков, о деле надо говорить.
— А я об чем? Только хочу знать, о каком деле ты баишь? Ась? — дурашливо приложил к уху ладонь. — Не слышу чего-сь.
— Язык у тебя, что помело! — не выдержал, рассердился Корней. — Помолчи. Дай другим сказать.
— Товарищ хочет знать о деле — это правильно, — вступился за Егора Огородников. — А дело у нас одно сегодня: отстоять Советскую власть. Другого дела покуда нет. Вот я вас и хочу спросить: а вы, товарищи шубинцы, готовы к этому или не готовы? Или, как и раньше, кое-кто из вас, — глянул на Корнея, — будет идти на поводу у провокаторов и врагов революции? Тут вот в объявлении сказано, — опять взял газету в руки, поискал глазами нужное. — Ага… вот что тут сказано: «Принимаются в армию все граждане не моложе восемнадцати лет, не запятнанные нравственно…» Видали! Вот каких чистеньких желают они заполучить в свою армию. А скажи мне, Егор, — повернулся к мужику, сидевшему на голбце, — не знаю, как тебя но батюшке…
— Дак с утра вроде был Тихонович…
— Скажи мне, Егор Тихонович, как на духу: считаешь ли ты себя запятнанным нравственно?
— Это как? — не понял Егор.
— Ну, если сказать иначе, есть на тебе грехи несмываемые?
— Ни в коем разе! Несмываемых нет, — поспешно ответил Егор, чем вызвал дружный смех. Огородников продолжал серьезно:
— А вот они, — кивнул на братьев Лубянкиных, стоявших по-прежнему у двери, — или вот они, — обвел взглядом других мужиков и парней, — они чем-нибудь запятнаны?
— Боже упаси! Покуда нет, — опять за всех расписался Егор.
— Ну так, может, среди вас найдутся такие, которые пожелают себя запятнать? — Вопрос был странный, и никто пока не мог понять, к чему клонит Огородников, какой подвох скрывается за этим вопросом.
— Да кому ж такое в голову придет? — усомнился Корней. — Кабыть не враги себе.
— Вот и я так же думаю, — кивнул Огородников. — А раз так, советую вам оставить всякую мысль об этой армии, — ткнул пальцем в газету. — И сами не вступайте и других отговаривайте. Чтобы не запятнать себя на всю дальнейшую жизнь. Согласны? А коли так, давайте поговорим, товарищи, еще об одном неотложном деле…
26
Погода в тот день, когда Степан Гуркин приехал в Онгудай, была сухая и жаркая. Где-то в полуверсте от деревни каракорумцев остановил конный разъезд.
— Кто такие? — строго спросил молодой прапорщик, подъезжая вплотную. Гуркин показал свой мандат. Прапорщик долго разглядывал бумагу, затем вернул и усмехнулся: — Какая честь! Сам Гуркин пожаловал…
— Ты вот что, — угрюмо посоветовал Степан Иванович, — оставь свои телячьи восторги для другого раза.
— Другого раза может и не быть.
— Я член Военного совета — и тебе надлежит это знать.
— Знаю. Следуйте за мной. Но предупреждаю: любая попытка с вашей стороны… — Прапорщик не договорил и, развернув коня, поехал, не впереди, а чуть сбоку, видимо, из каких-то своих тактических соображений. «Щенок лопоухий, — глядя на него, подумал Степан Иванович. — Да я тебя уложу в два счета, если захочу… Нужен ты мне!»
А вслух спросил:
— Капитан Сатунин где сейчас?
— Атаман там, где ему и надлежит быть. Зачем он вам? — в свою очередь поинтересовался прапорщик. — Насколько мне известно, Каракорум гнет свою линию и атамана не поддерживает…
— А вот это не твоего ума дело. Твое дело — службу нести.
— Вот я и несу. А вам советую поменьше разговаривать.
— Послушайте, вы…
— Отставить! — решил показать себя прапорщик. — Вот доставлю вас в штаб, там и поговорите.
Он отвернулся и не проронил больше ни слова. Степан Гуркин тоже молчал. Самолюбие было задето. И когда вскоре подъехали к штабу и он увидел Сатунина, стоявшего подле ограды в окружении нескольких офицеров, первым желанием было — сказать ему что-то резкое, прямое, без всяких обиняков. Но Сатунин встретил его приветливо, даже как будто обрадовался его приезду:
— Очень хорошо, Степан Иванович, что приехали!
— Приехал, как видите, под конвоем, — обиженно усмехнулся Гуркин. Сатунин развел руками:
— Что поделаешь? Военное положение.
— Каракорумская управа — единственная законная власть на территории Горного Алтая, и члены управы могли бы свободно и беспрепятственно передвигаться по этой территорий…
— Свободно будем передвигаться, когда покончим с большевиками. Неужто Каракоруму неясно, что враг у нас один? И связаны мы одной ниточкой…
— Зачем же тогда рвать эту ниточку?
— Кто ж ее рвет? А-а, вы, наверное, имеете в виду арест вашего доктора? А что по просьбе Григория Ивановича освободили учительницу — это не в счет?
— Доктор Донец — член Каракорумуправы.
— Мразь этот ваш доктор. И зря вы о нем хлопочете.
— Это единственный на весь округ врач. И мне поручено во что бы то ни стало его освободить.
— Интересно! Каким же образом вы собираетесь это сделать?
— Полагаясь на ваше благоразумие.
— А если мы уже расстреляли вашего доктора? Или живьем закопали?…
— Этого быть не может!..
— Ну, а если… Тогда что?
— Тогда я окончательно перестану вас понимать. Сатунин засмеялся:
— Слава богу, не все еще потеряно! — И вдруг, построжев, сухо сказал: — Можете забирать своего
